Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» по форме представляет собой роман в романе. Две истории, рассказанные автором, развиваются как бы параллельно друг с другом, не соприкасаясь ни персонажами, ни идейным пафосом. Но это только видимость. И на самом деле, хотя повествование о событиях в Москве и переработанный Булгаковым Новый Завет можно отделить друг от друга без ущерба для художественной канвы произведения, всё же обе истории представляют собой единое целое. История про Иешуа и прокуратора - сюжет той самой рукописи, которую сначала написал, а потом сжёг главный герой. Именно поэтому образы Мастера и Га-Ноцри имеют много общего, как Мастер и сам Булгаков.

Роман о Понтие Пилате имеет свой сюжет и композиционную структуру. Он появляется в произведении в четырёх главах. Глава 2 («Понтий Пилат») представляет собой завязку и развитие действия. Глава 16 («Казнь») – кульминация. 25-ая глава («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа») – дальнейшее развитие действия. И, наконец, глава 26-ая («Погребение») – это развязка. Роман по объёму получился не очень большим, поэтому автор лаконично и чётко вырисовывает характеры персонажей.

Эпизод допроса Иешуа прокуратором Иудеи во дворце находится во второй главе и является завязкой действия. Уже здесь характеры основных действующих лиц – Иешуа Га-Ноцри и Понтий Пилат – выписаны достаточно определённо.

В эпизоде главную роль играет позиция автора. Даже несмотря на то, что в описание действия рассказчик как бы не вмешивается, читатель недвусмысленно понимает значение авторского замысла. В этом выразилось мастерство Булгакова как художника слова.

Природа в этом эпизоде представлена читателю не как отображение внутреннего мира героев (что характерно для традиции русской литературы), а как союзник Га-Норци и враг Пилата. Яркое солнце убивает и до того раздражённые глаза покуратора, жарит его («солнце, неуклонно подымающееся вверх над конными статуями гипподрома»), а Иешуа оставляет в тени и прохладе.

Бесстрастны портреты действующих лиц. Рассказчик лишь подчёркивает страдальческое лицо прокуратора, передаёт его мысли: «Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой». В тексте нет никаких заключений по поводу происходящего, читателю предоставляется возможность самому сделать выводы. Но они не могут быть двусмысленными: «…в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его»». Разве может вызывать жалость такой человек?!

Важно здесь отметить, что если духовный мир прокуратора раскрывается с помощью внутренних монологов и ремарок рассказчика, то мысли Иешуа Га-Ноцри остаются для читателя неизвестными. Но тайными ли? Не является ли такой способ обрисовки героя самой точной из характеристик? Вспомним, что прокуратор постоянно отводит глаза от обвиняемого. То слишком сильная головная боль мешает ему сосредоточить взгляд, то он смотрит на ласточку, влетевшую под коллонады дворца, то на солнце, всё выше и выше поднимающееся над горизонтом, то на воду в фонтане. Лишь когда Пилат пытается спасти Га-Ноцри, излечившего его от страшной головной боли, он прямо направляет взгляд: «Пилат протянул слово «не» несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своём взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту».
А Иешуа не прячет глаз, потому что когда бы прокуратор не посмотрел на него, он неприметно натыкался на глаза Га-Ноцри. Это противопоставление прокуратора и обвиняемого в поведении ясно даёт понять, что подсудимый говорит то, что думает, Пилат же постоянно находится в противоречии со своими мыслями. Этому, конечно, есть объективное оправдание – правила допроса требуют определённого поведения прокуратора. Но ни один закон человеческий не велит быть жестоким и глупым.

В целом суд над Иешуа представляет собой интересное зрелище. Лишь в начале допроса обвиняемым является Га-Норци. После того, как он «исцелил» Пилата, подсудимым становится последний. Но суд Иешуа не так суров и окончателен, как прокураторский. Обвиняемый даёт Пилату «рецепт» от головной боли, наставляет и отпускает его, благославляя…

«Беда в том… что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей… Твоя жизнь скудна, игемон», - вот что говорит Га-Норци прокуратору Иудеи, самому богатому после Великого Ирода человеку. Свою бедность духом Пилат продемонстрирует и позже, когда он, испугавшись, что его может постигнуть участь Иешуа, вынесет смертный приговор.

А будущее подсудимого он видел, причём очень хорошо: «Так, померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо неё появилась другая. На этой голове сидел редкозубый золотой венец… Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», а потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то долженствующем непременно быть – и с кем?! – бессмертии». Да, потом прокуратор изгнал видения, но этого должно было быть достаточно, чтобы понять: истину нельзя подчинить никаким законам, никаким Иродам.

Немного позже сам Пилат выскажется о дворце, построенном по проекту царя: «Верите ли, это бредовое сооружение Ирода положительно сводит меня с ума. Я не могу ночевать в нём. Мир не знал более странной архитектуры». Эта фраза звучит как приговор всему правлению Ирода. Но всё равно, несмотря на весь свой ум, прокуратор боится перемен. Он предоставляет системе покарать Иешуа, а сам умывает руки. Именно поэтому перед смертью Иешуа Га-Ноцри сказал: «Трусость – самый страшный порок».

Лысая гора

Лысая гора - это Голгофа - армянское слово, обозначающее для места черепа . На иврите слово גולגולת [гюлголет] означает череп . Голгофа еще называют Страсти Господни . В Библии написано, что место казни находилось за пределами Иерусалима, без конкретного описания месторасположения.

В Киеве, родном городе Булгакова, также есть Лысая гора. Говорят, что там собираются ведьмы, чтобы распространять правила сатаны на весь мир.

Кавалерийская ала

Ala [ала] - латинское слово, означающее крыло птицы и крыло армии. В различное время Ala и его производные слова Alares и Alarii использовались в различных значения, или по крайней мере в модифицированных значениях. Во времена Пилата термины alarii и cohortes alariae применялись для названия иностранных воинских отрядов, служивших вместе с армиями Рима, для обоих видов войск: как пехоты, так и кавалерии. Эти термины относились к dextera ala (правому крылу) и sinistra ala (левому крылу).

Хевровскый Ворот

Основными входными воротами в Иерусалим были ворота Яффы. Арабское название этих ворот - باب الخليل‎ [Баб эль Хилил] или Хевровская Ворота. Это означает Любимый, относящийся к Аврааму , духовный предок всех верующих авраамических религий - общее наименование для иудаизма, христианства и ислама , и любимый Богом , захороненный в Хевроне. Ворота расположены на западной части города, ведущей в исламские и армянские кварталы.

Булгаков допускает здесь хронологическую ошибку, т.к. в действительности во время распятия Христа этих ворот еще не было. Ворота были построены только в1598 году по время правления десятого султана дома Османа - Сулеймана Великолепного (1494-1566).

Сулейман и последующие за ним султаны рода Оттоманов принесли в Иерусалим эпоху религиозного мира, где иудеи, христиане и мусульмане мирно сосуществовали и имели свободу религии.

Каппадокийская когорта

Каппадокия в прежние времена являлась обширным внутренним район Малой Азии в Турции. Каппадокия была самой могущественной провинцией Анталии. Границы провинции пролегали на юге по горной гряде Тельца, на востоке - по Евфрату, на севере провинция граничила с Понтийским царством, расположенном на Черном море, на западе граница пролегала по великому центральному соленому озеру. Сегодня Каппадокия намного меньше: на сегодняшний день - это небольшая территория между городом Кайсери и тремя соседствующими большими озерами, из которых Ерсиас и меньшее Хасан Даги в результате больших вулканических извержений заполнены огромным количеством золы, пепла, ила и лавы.

На двух языках -- арамейском и греческом

На шеях трёх осуждённых висят доски с текстом - «разбойник и мятежник» на каждой из них на двух языках - арамейском и греческом языках. В первом варианте романа, Булгаков назвал три языка - латинский, иврит и греческий. Это напоминает в Евангелии от Луки (23:38), который также упоминает эти три языка, хотя и с другим текстом: «Сей есть Царь Иудейский» . Иоанн (19:20) упоминает том же тексте: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» - но, на других языках: арамейском, латинском и греческом языках. Более того, согласно Евангелию от Иоанна, этот текст был подготовлен самим Понтиум Пилатом и, когда еврейские первосвященники выразили протест, он ответил «То, что я написал, я написал».

В окончательной версии Мастера и Маргариты Булгаков выбрал два языка, арамейском и греческом, и несколько иной текст: «разбойник и мятежник».

Отточенный, как бритва, длинный хлебный нож

После Хевровского Ворот это вторая хронологическая ошибка в этом разделе, т.к. в то время хлеб не резали ножами, а ломали руками.

Проклинаю тебя, бог!

Проклятие Матвием Левием Бога и его убежденность в несправедливости бога сходно с отдельными частями произведения русского писателя Владимира Яковлевич Зазубрина (1895-1937). В его романе «Два мира» (1921) он пишет об офицере белой армии в период гражданской войны, который преклоняет колена перед иконой и проклинает бога: «Видишь? Ты видишь наши мучения, злой старый человек? Каким глупым я был, когда я верил в твою мудрость и доброту. Твоя радость - это страдание людей. Нет, я не верю в тебя. Ты бог лжи, насилия и обмана. Ты бог инквизиторов, садистов, палачей, грабителей, убийц. Ты их покровитель и защитник» .

Зазубрин, как и Булгаков, был одним из любимых писателей Сталина, но это не остановило его от выступления в 1926 году с полемической речью, отражавшей вопросы разрушения естественной окружающей среды в результате проведения амбициозной индустриальной политики.

Солнце исчезло

В соответствии с Евангелие, смерть Иисуса вызвала землетрясение и наступление тьмы. В соответствии с Евангелие от Луки тьма была следствием солнечного затмения. В Евангелие от Луки 23:44 написано «И это был почти шестой час: и была тьма по всей земле до девятого часа» . Булгаков пишет, что тьма была обусловлена «грозовой тучей, поглотившей солнце» . Булгаков обращается к произведению Дэвида Страусса (1808-1974) «Жизнь Христа - критическое исследование» где написано, что утверждение Луки о том, что тьма была обусловлена солнечным затмением, не может быть правильным, т.к. казнь происходила во время еврейской пасхи, полнолуния.

Скудная Гионская Долина

Гионская Долина - глубокая и узкая долина, находящаяся за стенами Иерусалима. Во времена царя Соломона это было местом, где израильтяне поклонялись языческим богам Молоху и Баллу с ужасными жертвоприношениями, такими как сжигание своих первых детей известных как «проходящих через огонь». В книге королей сказано 16:3 «Он пришел по дорогам королей Израиля и даже принес в жертву своего сына в огне, следуя отвратительному пути нации, который Господь изгнал до израильтян» и 23:10 «Король также отлучил от церкви Тофет в Долине Бен-Хинном, так чтобы больше не было жертвоприношений сыновей и дочерей путем сожжения при поклонении Молоху» .

Иисус использовал образ пламени в долине Хинном в качестве аллегорического выражения для костра, который Бог будет использовать для вечной кары.

Ведро и губка

В соответствии с Евангелие Христу дали уксус, смешанный с жёлчью, на палке, а не на копье.

Он тихонько кольнул Иешуа в сердце

В тексте Булгакова Иешуа умирает от копья, в то время как в соответствии с Евангелие от Иоанна 19:34 Христос был пронзен копьем уже после того, как он был мертв.

«Игемон...»

Когда палач осторожно колол ему в сердце, Иешуа дернулся и прошептал: «Игемон...» . Версия Булгакова последних слов Иешуа сильно отличается от того, что сказано в Евангелии. Согласно Матфею (27: 46), (Марк 15:33), и апокрифической Евангелии от Никодима (VIII, 3), Иисус воскликнул громким голосом, говоря: «Ηλει ηλει λεμα σαβαχθανι» [Ели, Ели, лама сабахтани] или «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Эта фраза Иисуса цитата из царя Давида (1040 до н.э.-970 до н.э.), взятой из книги Псалмов , главы 22.

Другие евангелисты описывают совершенно разные слова. Люк (23:43,46) написал, что Иисус плакал громким голосом, говоря: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» , а по словам Джона (19: 30) Иисус сказал: «Совершилось» , когда он получил попить.

Поместить эту страницу |

Эпизод «Допрос во дворце Ирода Великого» является стержнем второй главы «Понтий Пилат» романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Эта глава логично разбивает первую и третью главы, в которых предстают разные описания современности: через рационалистическое представление мира (Берлиоз, Бездомный) и взгляд на мир как совокупность сложных, в том числе сверхъестественных и непредсказуемых явлений, и углубляет философскую идею, связывающую их, помогает читателю сформулировать проблему всего романа. В частности, сцена допроса прокуратором Иудеи Понтием Иилатом странствующего из города в город философа Иешуа Га-Ноцри позволяет задуматься, каков мир, в котором мы живем, какова позиция и роль человека в этом мире.

Появляется Понтий" Пилат в белом плаще с кровавым подбоем, Белый - символ чистоты, света, истины; кровавый - кровь, жестокость, сомнения, жизнь в противоречиях. Прокуратор ненавидел Запах розового масла (позже узнаем, что розы - любимые цветы Мастера и Маргариты). Эти детали настораживают, а еще узнаем о «непобедимой, ужасной болезни гемикрании». Итак, Понтий Пилат - вершитель человеческих судеб, средоточие власти, ему утверждать смертный приговор Синедриона, но уже понятно, что этому человеку сделать такой шаг будет нелегко. И вот перед ним преступник, руки его связаны, под левым глазом большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшейся кровью. Но взгляд его полон не страха, а тревожного любопытства, он не подавлен, уверен в своей невиновности. Он свободный человек. Возможно," прокуратор, объявляя первое обвинение, заключающееся в том, что Иешуа обратился к народу с призывом разрушить храм, чувствует силу представшего Перед ним арестанта. Оттого он суров, сидит как каменный, губа чуть шевелятся при произнесении слов, а голова пылает «адской болью». Человек в нем борется с властителем, сердце с холодным расчетом. Завязка беседы - слова арестованного, обращенные к игемону: «Добрый человек...» Эти слова повергли Понтия Пилата, он не понимает, как его, «свирепое чудовище», можно так называть. Он разгневан. Власть берет верх, но сию минуту продолжить беседу не в силах, просит Крысобоя вывести Иешуа и объяснить, как с ним надо разговаривать, но при этом не калечить. И все-таки слова «добрый человек» звучат победно. Крысобой несильно ударил арестованного, но тот мгновенно рухнул наземь.

От боли? От боли тоже, но больше от унижения, потому он и просит не бить его. В дальнейшей беседе называет Пилата игемон, чтобы это унижение больше не повторилось. В остальном философ непреклонен. Не желает сознаваться в том, чего не совершал. Пилату «проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его». Но беседа продолжается, мы узнаем суть преступления Иешуа.

«Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины». Речь идет не о создании новой веры - вера слепа. От веры к истине, сути человеческого бытия - это и есть история человечества. Для великого прокуратора это бред сумасшедшего. Человеку не дано знать ни истину, ни даже, что такое истина. Но ум не слушает Понтия Пилата. Он не может не задать вопрос, хотя тон его ироничен. Тем неожиданнее ответ: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти». Он поражает тем, что абстрактное понятие «истина» становится живым, вещественным, вот оно - в изнуряющей тебя боли. Истина оказалась человеческим понятием, она исходит от человека и замыкается на нем. Но Пилат не способен сразу отрешиться от привычного строя мысли. Он не может поверить, что от боли его спасло человеческое участие. Сострадание избавило от страдания.

И тогда он возвращается к тому, что поначалу вызывало раздражение: «А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?» - «Всех, -ответил арестант, - злых людей нет на свете». Скорее всего, этим утверждением М.А. Булгаков вместе со своим героем хочет сказать, что зло - это порождение несвободы, оно делает человека несчастным. Марк Крысобой «стал жесток и черств», потому что «добрые люди бросались на него, как собаки на медведя». Прокуратор Иудеи не Соглашается с арестованным, но и не противоречит ему. А в «легкой» голове сложилась уже формула: «игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел». Не утвердил бы он смертный приговор, признав Иешуа душевнобольным, если бы подсудимый сам себе его не подписал. Ведь ему предъявлено второе обвинение, более серьезное, так как оно касалось римского императора. Га-Ноцри нарушил «Закон об оскорблении величества».

Обвиняемый признается, что при Иуде из Кириафа высказывал свой взгляд на государственную власть. Примечательна сцена, в которой Пилат дает возможность выпутаться, спастись, избежать казни, если он опровергнет свои слова, сказанные о кесаре. Сердце ему подсказывает, что в истине, проповедуемой этим человеком, спасение его души. «Погиб!», потом: «Погибли!..» «Слушай, Га-Ноцри, - заговорил прок)фатор, глядя на Иешуа как-то странно: лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны, - ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?.. Или... не... говорил? - Пилат протянул слово «не» несколько больше, чем это полагалось на суде и послал Иешуа мысль, которую как бы хотел внушить арестанту». Но Иешуа не воспользовался возможностью, данной ему Пилатом. «Правду говорить легко и приятно», - говорит он и подтверждает свою мысль о том, «что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть»
Палат потрясен и испуган. Если он отпустит Иешуа, то нарушит привычные отношения между ним и властью, управляющей им, он раб кесаря, своей должности, карьеры, и хотя очень хочет спасти Иешуа, переступить цепи этого рабства выше его сил. Иносказательно звучат слова прокуратора: «Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорит ты? О боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое место?» Иешуа, зная, что примет за свои убеждения смерть, не отказывается от правды в отличие от Пилата, трусливо соглашающегося с приговором Синедриона. Сталкиваются два противоположных по философской сути мира. Один - мир Пилата, привычный, удобный, в котором люди сами себя заточили в неволю, страдают в нем, но страх перед властью сильнее. Другой - мир добра, милосердия, свободы, мир, в котором человек вправе сомневаться, говорить то, что думает, слушать свое сердце. И грозный прокуратор ощутил реальность этого мира, и все, что казалось незыблемым, вечным, рухнуло. Га-Ноцри уходил навсегда, а все существо Пилата пронизала «непонятная тоска». Выбор за героями романа, за читателем.

(По мотивам романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита")

Понтий Пилат – прокуратор Иудеи, грозно обращаясь к арестованному Иешуа, заговорил по-гречески:
"-Так это ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?"
Тут арестант опять оживился и ответил:
"-Я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушить здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие....
-Множество разных людей стекается в этот город к празднику... – говорил монотонно прокуратор.... - Ты, например, лгун. Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди".
-"Эти добрые люди," – заговорил арестованный, - "ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что эта путаница будет продолжаться очень долгое время." все из-за того, что Левий Матвей неверно записывает за мной. "Но я однажды заглянул в его пергамент с этими записями и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил".
В это утро у прокуратора нестерпимо болела голова. И глядя на арестованного мутными глазами, он мучительно вспоминал, зачем он здесь, и какие еще вопросы он должен задать. Немного поразмыслив, он произнес:
- "А вот что ты все – таки говорил про храм в толпе на базаре?" – хриплым голосом спросил больной прокуратор и закрыл глаза.
Каждое слово арестованного причиняло Понтию Пилату страшную боль и кололо в висок. Но арестованный, тем не менее, вынужден был ответить: "-Я, игемон, говорил, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм - истинной. Сказал так, чтобы было понятней.
-Зачем же ты, бродяга, смущал народ, рассказывая про истину, о которой не имеешь представления? Что такое истина?" В чем она?- В тупой вспышке ярости закричал П. Пилат, вызванной не столько словами арестованного, сколько невыносимой болью, раскалывающей его голову. При этом ему снова померещилась чаша с черной жидкостью.
"-Яду мне, яду."- стучало в его висках, причиняя невыносимую боль.
Преодолевая это видение и эту адскую боль, он заставил себя вновь услышать голос арестованного, который говорил:
"-Истина, прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня." Но мучения твои сейчас кончатся. Ну вот все и кончилось, и я этому несказанно рад,- благожелательно поглядывая на П. Пилата, заключил арестованный.
-Но есть еще и другая истина, о которой я говорил в толпе на базаре,– продолжал Иешуа.- Она в том, что люди избрали пагубный путь развития. Люди захотели быть независимыми, вместо того, чтобы быть во взаимосвязи, как единое целое друг с другом, с окружающей природой и Богом. Отделившись от единого целого, гармонично связывающего людей с природой и Богом, они мечтают и пытаются найти смысл и гармонию каждый в своем мирке, а также в совокупности всех их индивидуальных мирков, составляющих государство. Все эти мирки очень сильно ограничены несовершенством людского восприятия и далеки от истинности единого целостного божественного мира. Каждый такой мирок окрашен целой гаммой индивидуальных чувств и эмоций, таких как страх, зависть, злоба, обида, эгоцентризм, жажда власти.
П. Пилата поразили слова арестованного. Он привык, что с ним говорят почтительно и уважительно, пытаясь угадать, что он хочет от них услышать. А этот бродяга ведет себя так, как будто перед ним не великий и всесильный прокуратор иудеи, любой каприз которого может лишить его жизни, а один из простолюдинов на базарной площади.
Ошеломление и удивление от неслыханной дерзости заставили П. Пилата на мгновение забыть о мучительной головной боли. Но когда он о ней вспомнил, то был снова поражен и удивлен, так как головная боль прошла и перестала его мучить.
Круто, исподлобья Пилат буравил глазами арестованного. И в этих глазах уже не было мути, а его мозг стал способен адекватно воспринимать действительность. Его мозг лихорадочно работал, но П. Пилат все никак не мог понять, почему этот человек пробуждает в его сознании новые чувства и что - то похожее на интерес к его утопическим словам.
Обладая абсолютной властью, он легко мог в любое время собрать десятки ученых философов со всеми их разнообразными концепциями. Только ему это совершенно было не нужно. Он считал себя здравомыслящим человеком, а всех этих людей, занимающихся спорами и доказательствами правоты своих идей, бесполезными бездельниками, всю жизнь копающимися в своих рукописях, никак не влияющих на реальную жизнь. Сам же он твердо знал и непоколебимо был уверен, что единственными ценностями в этом мире, влияющими абсолютно на все, являются власть и сила. Этим он обладает в полной мере.
Но вопреки этому твердому убеждению, ему почему-то именно в споре захотелось победить этого незадачливого философа. Он был уверен, что победит его всего одной лишь фразой, когда тот закончит свой монолог. Он заставит его ответить на один вопрос: что перевесит, если бросить на одну чашу весов все разнообразные философские теории, вместе с его собственной, а с другой стороны его, Пилата, власть и силу? Решив так, он дал арестованному закончить свою речь, который продолжал:
- И в каждом этом мирке господствует могущественная ложь. В этих мирках плач, боль и смерть люди воспринимают как безусловное зло. Не способные адекватно воспринимать действительность люди строят свою жизнь на основании того, что кажется им добром, или злом. Постоянно недоумевают, почему Бог не принимает сторону их добра и допускает в мире зло. Обвиняя Его в равнодушии и бездействии они не способные увидеть и оценить всю доброту, величие, красоту и гармонию грандиозного полотна единого божественного мира. Поэтому своими мыслями, действиями и поступками, основанными на страхе, зависти, лжи, насилии люди сами вносят дисгармонию в этот единый мир.
А Бог, сопоставляя всякий выбор людей с миллионами других причин и следствий, допускает людское зло, чтобы предотвратить еще большее в пределах всего творения. Ибо каждый людской поступок, как в калейдоскопе, меняет всю картину мозаики единого мира. И каждый мельчайший элемент этой мозаики, независимо от того, как его оценивают сами люди, заслуживает только того состояния, в котором он находится.
Заменяя восприятие реального мира своими индивидуальными мирками, люди начинают все оценивать и взвешивать, объявляя что-то хорошим, а что-то плохим, что–то добром, а что–то злом. Люди не могут знать об истинном предназначении сути и ценности событий и явлений. Определяя, что такое добро и что такое зло, люди становятся судьями, хотя не могут и не имеют права ими быть, так как способны оценить лишь кратковременное событие настоящего, но не способны оценивать многочисленные следствия последующих событий, нанизанных на ось времени. По этому, добро сделанное сегодня для себя, для других, в большинстве случаев, потом оборачивается злом. А их многообразие,сталкиваясь друг с другом, приводит к конфликтам и войнам.
Миллионы людей и миллионы «опытных» судей большую часть своей жизни занимаются обличением и судом. Люди судят отличительные особенности друг–друга: образ мыслей, национальность, язык, цвет кожи, внешний вид, мотивы и поступки, утопая в иллюзии, что действительно знают всю истину и вершат справедливый суд. Тем самым взращивают свою гордыню и чувство своего превосходства над другими людьми. В их индивидуальных мирках нет и быть не может ни истинной гармонии, ни любви. Все это находится за их пределами, в грандиозном полотне истинной реальности. И чтобы быть по-настоящему свободными и счастливыми, им надо отказаться от своей привычки все оценивать и судить, а защищаться чистым и возвышенным мышлением. Им надо научиться жить в состоянии гармонии, доброты и любви с единым божественным миром, ибо человек - часть мира неотделим от него, и несет ответственность, в пределах своего сознания, за все то, что в нем происходит.
Кроме того люди совершают большую ошибку, полагая, что страдания других их не касаются. Но ведь все дышат одним воздухом, насыщенным людскими эманациями и мыслями. И каждый землянин, хочет он того или нет, не может отделиться от той среды, в которой живет. Ни сила, ни богатство, ни положение, ни невежество, ни слепота – ничто не может оградить человека от влияния того мира, частью которого он является. От пространственных воздействий людского океана не защититься ничем: ни стражей, ни дворцовыми стенами, за которыми тоже что–то давит, гнетет, лишает радости, поражая порой неизлечимой болезнью. Не существует барьеров, препятствующих притяжению в жизнь каждого человека событий и ситуаций, происходящих в самом неожиданном месте, в соответствии с его истинной сущностью и образом мыслей.
Дав арестованному договорить, Пилат изменил свой первоначальный замысел и решил не спорить с ним, а закончить допрос. Он сказал:
- «Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить... или поджечь, или каким–либо иным способом уничтожить храм?
-Я, игемон, никогда не призывал к подобным действиям, повторяю."
-Так поклянись своей жизнью, что этого не было, - сказал прокуратор и улыбнулся какой–то страшной улыбкой. "–Ею клясться самое время, так как она висит на волоске, помни это.
-Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? – спросил арестант. – Если это так, то ты сильно ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
- Но я легко могу перерезать этот волосок.
-И в этом ты ошибаешься," - светло улыбаясь, возразил арестант, "-согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?
-Так, так – улыбнувшись, сказал Пилат, - теперь я не сомневаюсь, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобой по пятам." После этих слов у него, уже в светлой голове, отчетливо сложилась формула приговора. И он ее тут же озвучил для записи в протокол: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа и состава преступления в нем не нашел.
"- Все о нем? – спросил Пилат у секретаря.
- Нет, к сожалению, - неожиданно ответил секретарь и подал Пилату другой кусок пергамента".
Прочитав поданное, Пилат изменился в лице.
- Слушай, Иешуа, - заговорил прокуратор, "-ты когда–либо говорил что-нибудь о великом кесаре?" Знаешь ли ты некоего Иуду из города Кириафа, и что именно ты говорил ему о кесаре?
- В числе прочего я сказал,– отвечал Иешуа, - что люди искренне верят, что только власть их может защитить и дать благополучие. Они считают, что чем сильнее власть, тем больше гарантий у их благополучного существования. Но вера людей слепа и ставит знак равенства между истиной и ложью. И от того, что они в это верят, это не становится истиной. Так как истина на самом деле в том, что всякая власть есть насилие над людьми. И что настанет время, когда не будет никакой власти, ни кесаря, ни какой–либо другой. Но сейчас люди настолько обмануты этой иллюзией, что не мыслят свою жизнь, чтобы кто-то не был главным. Они создают иерархию власти. И венчают ее самим Богом - Великим и ужасным надсмотрщиком, который проявляет свою «любовь», безжалостно карая за грехи и непослушание. Но как только создается иерархия, так сразу же требуются законы и правила, ее регламентирующие. Установленная субординация и свод приказов не укрепляют и не развивают нормальные человеческие отношения, основанные на доброте и любви, а уничтожают их. Холодная примитивная логика, насаждаемая сводом законов и приказов, становится основой мироустройства. И в этой основе мироустройства не остается места ни доброте, ни любви, так как эти понятия и логика несовместимы, потому что они проявляются и действуют вопреки ей. Поэтому люди почти разучились взаимодействовать друг с другом без учета субординации, иерархии и силы. А об истинных взаимоотношениях между собой людям остается только мечтать, как о чуде, надеясь найти их на небесах.
Свод законов приказов и правил не может дать людям свободу, а может только гарантированно дать им право судить, не видя и не зная истинных причин, мотивов и последствий. И ощущать свое превосходство над осужденными, внушая себе, что они находятся выше и живут по более высоким меркам.
Этот свод законов может действовать и опираться только на власть и силу. Так как власть – это инструмент, позволяющий одним людям заставлять других выполнять их волю. Этот инструмент позволяет трусливым и злым людям, прокравшимся на вершину власти и не рискующих своим здоровьем и жизнью, посылать других людей в кровавые бойни. Или совершенно безнаказанно в больших количествах совершать другие преступления и неблаговидные поступки во имя удовлетворения своих низменных амбиций и теша свое самолюбие. Только поэтому в мире полно горя и страданий, рекою льется кровь, а этим бойням не видно конца.
Потому что эти люди, используя власть и силу, ограждают себя от малейшего риска, и с разрешения ими самими придуманных законов безжалостно бросают в кровавые бойни миллионы людей. Но, лишая людей жизни, дарованной им Богом, они не ведают, что творят. А созданная ими иерархия власти ограничивает свободу оставшихся в живых людей и ликвидирует их равенство, обесценивая жизни людей, находящихся на самом низу. Это суть человеческого государства, в котором на законных основаниях, даже не пытаясь прятаться, существует зло. И в этой пагубной сути люди безнадежно увязли.
Но Богу не нужны рабы, покорные его воле и подчиняющиеся субординации, а ему нужны братья и сестры, не обремененные никакими схемами и правилами. Они вольны просто быть во взаимосвязи друг с другом и с Богом, и никто не должен быть обделен. Доминирующим и единственным чувством должна стать всеобъемлющая, бескорыстная, не требующая ничего взамен любовь. Тогда настанет царство истины, – сказал Иешуа и замолчал.
" - Оно никогда не настанет! – вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся...
- А ты бы отпустил меня, игемон, - неожиданно попросил арестант, ... я вижу, что меня хотят убить."
Лицо Пилата исказила судорога и он сказал:
"-Ты полагаешь,несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты?... Или ты думаешь, что я готов занять твое место? Я твоих мыслей не разделяю."
И обращаясь к секретарю, Пилат объявил, что утверждает смертный приговор преступнику Иешуа.
После оглашенного приговора и небольшой паузы Пилат, взглянув на арестованного, снова был поражен поведением Иешуа. Он не рыдал, не плакал и не молил о пощаде, а смотрел на прокуратора так, как будто ничего не произошло и он только что не был приговорен к смерти.
- Мне жаль тебя, - неожиданно сказал арестованный, обращаясь к Пилату. –Ты живешь во дворце и у тебя вооруженная охрана, но ты раб. Ты раб системы, которой служишь, ты раб злых и бесчеловечных законов, ты раб своих неправильных мыслей. Всю свою жизнь ты служишь злу, которое существует и правит в защищаемом тобой государстве на законных основаниях и которое вынуждает тебя делать то, чего тебе не хочется и чему противится твоя сущность. Поэтому ты ненавидишь и свою должность, и этот город. И эта ненависть отравляет тебе жизнь.
Ничего не ответил Пилат, только взглянув на арестованного, заставил увести его.
Сам же Пилат, слушая арестованного, понял, что какая-то сила исходит от арестованного и его слов, которая заставила его, Пилата, почувствовать себя маленьким мальчиком, внимающим наставлениям мудрого отца, очередной раз вляпавшимся в грязь. При взгляде на удаляющегося арестанта Пилату показалось, что это не два конвоира ведут приговоренного, а важную персону торжественно сопровождает почетный караул. А когда арестованный выходил с балкона, то луч света зажег пыль, висевшую в воздухе над его головой в виде светлого диска.
За свою жизнь П. Пилат многим подписал смертный приговор. И никогда у него не было ни сожалений, ни раскаяний. Ни об одном, кроме сегодняшнего. Необычный человек, необычный разговор, необычное поведение. Осталось чувство недосказанности.
-С ним надо еще подробней поговорить. – Так думал прокуратор.
Но для этого Иешуа надо спасти. Он заставит первосвященника Иудеи отпустить его в честь наступающей Пасхи. Эта мысль показалась ему единственно верной, и он приказал позвать к себе первосвященника Иудеи Иосифа Каифу.

Рецензии

Благодарю от души, Сергей. О, если бы этот текст был в Писаниях, уж точно, заблуждениям людей давно бы пришёл конец. Вы словно написали новую книгу Жизни.
Странно, как много "верующих", которые ни разу не прочли Ветхий Завет. Когда я впервые прочла его, то ужаснулась: да это же не бог водил евреев, а сатана: убийства, захват, грабёж."И будет на человеке узда, ведущая его в заблуждения. Ибо тоже самое покрывало не снято при чтении Ветхого Завета".
При чтении Нового Завета коробят слова И.Х.: Отец и Я - одно. Одно приемлю: Бог есть Любовь (и его творят люди, живя в доброте - энергию любви, созидания).Этот Бог истинный не направит людей через пророков убивать других."И познаете Бога истинного", а не того, что полонил разум многих народов.Удивительно, сама же Библия разоблачает это зло, но такое ощущение, что её читают с закрытыми глазами.
Ещё раз благодарю Вас, Сергей, за достойный труд. Желаю Вам всего самого наилучшего! С глубоким уважением, Валентина.

Считал самым важным своим произведением. В этом произведении соседствует демоническое и божественное, фантастическое смешивается с обыденным, сатирическое изображение Москвы 30-х годов XX века перемежается с проникновенными лирическими главами о любви Мастера и Маргариты. Сам роман состоит из двух книг — романа Мастера о Пилате и романа о судьбе Мастера. «Ершалаимские» главы несут в себе основной философский смысл романа, превращают произведение о судьбе отдельной творческой личности — местами злободневное и сатирическое — в произведение о судьбе человечества, помещают его в контекст мировой культуры.
Вторая глава романа (и первая — романа о Пилате) является философским центром произведения, в ней ставятся такие важные для художественного мира Булгакова вопросы, как проблема совести, трусости, нравственные вопросы о любви, добре и зле. Во второй главе на допрос к Пилату приводят Иешуа Га-Ноцри, бродячего философа, обвиненного в подстрекательстве жителей города к беспорядкам. Образ Иешуа вызывает у читателя ассоциации с евангельским Иисусом. Он проповедует «царство истины и справедливости», говорит о доброте всех людей, вылечивает прокуратора от нестерпимой головной боли. Вместе с тем между образами Иисуса и Иешуа есть значительные расхождения: у Иешуа нет последователей, кроме бывшего сборщика податей Левия Матвея, человека «с козлиным пергаментом», который записывает речи Га-Ноцри, но «записывает неверно». Возможно, тем самым автор хотел подчеркнуть одиночество и беззащитность всех умных и добрых людей, которые несут с собой «новое» слово. Можно провести параллель между Иешуа и Мастером, который «не имел нигде родных и почти не имел знакомых в Москве», отказался «от всего в жизни».
Встреча с Иешуа производит переворот в душе прокуратора Иудеи. Сцена допроса открывается описанием внешности Понтия Пилата. Сразу бросается в глаза деталь его одежды: «кровавый подбой» белого плаща, который символизирует высокое положение прокуратора Иудеи в иерархии властителей, его кровавое право вершить судьбы людей. Сам прокуратор в начале допроса объясняет Иешуа: «В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно». Также «кровавый подбой» будто предвещает наступление страшных событий, связанных с казнью Иешуа.
Образы Пилата и Иешуа противопоставляются и одновременно сопоставляются друг с другом. По сюжету в сцене допроса Пилат является палачом, а Иешуа — его невинной жертвой. Но сам Иешуа думает иначе и просит прощения у Пилата за то, что «невольно» становится его палачом. С самого начала допроса Пилат мучается страшной головной болью, даже голос обвиняемого причиняет ему неимоверные страдания. То, что у Пилата болит голова так сильно, что он «малодушно помышляет о смерти», снижает его образ непоколебимого властелина, превращает его в обыкновенного человека со своими проблемами и привязанностями. Пилат одинок. Единственное существо, которое ему хотелось бы видеть, — его собака.
Как к обыкновенному (и «очень умному») человеку относится Иешуа к грозному прокуратору. По его слову у Пилата проходит мучительная головная боль, допрос становится беседой, которая приводит в ужас секретаря Пилата, не привыкшего слышать разговор двух свободных людей. В этой беседе раскрывается суть философии Иешуа. Всех людей «бродячий философ» считает «добрыми», даже страшного кентуриона Крысобоя, о котором говорит Пилату: «С тех пор, как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств». Иешуа не боится смерти, его не страшит власть Пилата, который угрожает Иешуа «перерезать» тот волосок, на котором висит его жизнь. Иешуа уверен: «Перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил». Он же называет «добрым» предателя Иуду, жалеет его и волнуется за его жизнь, чем вызывает «странную усмешку» прокуратора.
Более важной, чем философия Иешуа, становится для проблематики романа внутренняя нравственная борьба, происходящая в душе у Понтия Пилата. Он понимает, что «бродячий философ» невиновен, ему страстно хочется побеседовать с ним подольше. Несмотря на то что в душе Пилата живут жестокость и коварство, прокуратор способен еще осознать свое одиночество, «скудность» своей жизни, постичь философию Иешуа. С Иешуа в сердце Пилата приходит легкость освобождения, давно забытое чувство радости. Переворот в душе Пилата символизирует ласточка, которая залетает в зал во время разговора прокуратора и Иешуа, ее быстрый и легкий полет воплощает свободу, в частности свободу совести. Именно во время ее полета в голове у Пилата возникает решение оправдать «бродячего философа». Когда же в дело вмешивается «закон об оскорблении величества», Пилат «бешеным взором» провожает ту же ласточку, осознавая иллюзорность своей свободы.
Понятие совести тесно связано в романе с понятием власти. Пилат — прокуратор Иудеи — является представителем императора Тиберия, который не может поступиться своей карьерой ради того, чтобы спасти «юродивого» Иешуа. Иешуа же кажется сумасшедшим потому, что для него в мире нет страха, нет придуманных людьми жестоких и подлых законов, он свободен. Пилат противопоставляется ему как человек, который следит за выполнением трусливых законов. Власть оказывается его слабым местом, пересиливает голос совести. Противопоставление власти и совести становится одним из основных мотивов «Мастера и Маргариты».
Муки совести для Понтия Пилата выражаются в непонятной, нестерпимой тоске. Эта тоска объемлет все: и его сожаление о том, что «Га-Ноцри уходил навсегда, и страшные, злые боли прокуратора некому излечить»; и смутное чувство, что он «чего-то не договорил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал». В конце допроса, когда Иешуа, тревожась, по-человечески просит «игемона» отпустить его, Пилат, будто испугавшись того, что несколько минут назад говорил с осужденным на равных, отрекается от Иешуа: «…ты думаешь, я готов занять твое место? Я твоих мыслей не разделяю!» Карой Понтию Пилату за его трусость, которая, по словам Иешуа, является «самым страшным пороком», становится бессмертие и «неслыханная слава». И 2000 лет спустя люди все еще будут помнить и повторять имя прокуратора как имя человека, осудившего на казнь «бродячего философа».
Таким образом, сцена допроса представляет собой философское и нравственное ядро проблематики романа. Эта сцена ассоциируется с евангельской сценой допроса Иисуса Христа. Но в отличие от Евангелия в романе главным героем «ершалаимских» глав становится прокуратор Иудеи Понтий Пилат, с образом которого связаны такие важные для автора вопросы, как проблема власти и совести, вопрос о трусости и предательстве. Обращение и переосмысление образов Священного Писания углубляет проблематику романа, превращает его из описания отдельной человеческой судьбы в размышление над судьбой всего человечества.

Похожие статьи