Пенджикент - старинный город, расположенный в горах Таджикистана. Совсем рядом - Бухара, неподалеку - граница с Киргизией, рукой подать - пустыни Туркмении. Все эти земли до 1920 года входили в состав Бухарского эмирата. В бездонных подвалах Арка - крепости, царящей над городом, за сотни лет скопились неисчислимые богатства. Каждый из трех миллионов подданных эмира должен был платить налоги в казну. Но больше всего золота поступало в казну из эмирских копей на берегу Зеравшана. За год в подземные хранилища бухарской крепости поступало свыше тридцати миллионов золотых тилпя. А расходы эмирата за этот же период составляли всего три миллиона - в основном на армию и закупку оружия. Разница оставалась в казне эмира.
В августе 1920 года для эмирата наступили тяжелые времена. События в России всколыхнули народные массы. Готовилось восстание. В небе над Бухарой все чаще появлялись аэропланы-разведчики с красными звездами на крыльях. А однажды прилетел даже четырехмоторный «Илья Муромец» - Красная Армия приближалась. Надо было не только уносить ноги, но и вывозить богатства, накопленные династией Мангытов...

ПОТОМОК СТАРИННОГО РОДА

Первый раз я встретил Масуда в Пенджикенте почти двадцать лет назад. Он занимался здесь раскопками древнего городища. От него я и узнал, какой же была дальнейшая судьба бухарских сокровищ...
- У эмира Сида Алимхана был доверенный человек - дервиш Даврон. Однажды его привели во дворец ночью, чтобы не видели лишние глаза. В покоях повелителя, кроме самого владыки, дервиш встретил еще одного человека - эмирского телохранителя полковника Тксобо Калапуша. Был там и начальник эмирской артиллерии топчибаши Низаметдин. Но его эмир спрятал в соседней комнате. Невидимый, он слышал всю беседу.
Решали, как спасти сокровища. Золота было так много, что для каравана понадобилось бы около сотни вьючных лошадей, каждая из которых могла нести хурджины с пятью пудами золота в каждом. Общая стоимость эмирского достояния превышала 150 миллионов золотых рублей по ценам того времени.
Куда гнать караван? В Кашгар? Там английское консульство, которым руководил старый знакомый эмира - консул мистер Эссертон. Но дервиш Даврон побывал уже в Кашгаре, и вести, которые он привез, были неутешительны. Письмо эмира просто испугало консула. Что такое английское консульство в Кашгаре? Маленький домик в тенистом саду на окраине Урумчи. Вся его охрана - британский флаг и несколько вооруженных винтовками сипаев. А кругом бандитские шайки, терро- ризирующие Кашгар, восстание в Синьцзяне, война в Туркестане, общая нестабильность. Принять в таких условиях караван с золотом - значит навлечь несчастье на свою тихую обитель.
Эссертон был профессиональным дипломатом и принял, как ему казалось, мудрое решение: пусть думает и решает начальство. В Дели, во дворец вице-короля Индии, ушла шифровка с изложением ситуации.
Но в Дели тоже сидели чиновники. И они также прекрасно понимали весь риск и всю ответственность, связанные с подобным делом. В случае их согласия получится, что британское правительство гарантирует сохранность эмирской казны. А если она достанется бандитам? Придется всю стоимость утраченного выплатить эмиру за счет Британской империи. Нет, на такой риск вице-король Индии пойти не мог. Поэтому английский консул написал эмиру письмо, составленное в самых изысканных выражениях. В нем он клялся в горячей дружбе и желал всего самого лучшего, лишь в конце - с огромным сожалением - заметил, что не сможет принять и хранить казну повелителя Бухары.
Теперь собравшимся той ночью во дворце надо было решить, куда направить караван - в Иран или в Афганистан. Идти с таким караваном в Иран, в Мешхед, было опасно - ситуация в Закаспии оставалась напряженной. Приняли другое решение. В первой декаде сентября 1920 года ночью караван из нескольких сот лошадей и верблюдов, груженных сокровищами Бухары, запасами воды и продовольствия, двинулся на юг. Охрану составляли эмирские гвардейцы, которыми командовал Таксобо Калапуш. Рядом с ним, стремя в стремя, ехал и дервиш Даврон.
У города Гузар резко свернули влево и у самого Лангара углубились в предгорья Памира.
Караван разделился. Вооруженная охрана во главе с Калапушем, вьючные животные с припасами и водой остались в долине. В одну из горных расщелин углубились верблюды и лошади, груженные золотом, и сопровождающие их погонщики. Впереди ехали Даврон и еще два дервиша.
Минули сутки с момента ухода Даврона и его спутников, затем вторые. Встревоженный Калапуш поднял своих людей и направился по следу каравана. Пройдя несколько километров по тесной извилистой расселине, всадники обнаружили несколько трупов. Это были погонщики. А еще через некоторое время наткнулись на самого Даврона и двух его спутников. Все трое были ранены. Даврон рассказал, что случилось. Кто-то из погонщиков проведал, что находится в переметных сумах и вьюках, и сообщил своим товарищам. Они решили убить Даврона со спутниками и завладеть сокровищем. Произошла схватка, но Даврону и его друзьям удалось отбиться. Несмотря на раны, они спрятали вьюки с золотом в неприметной пещере. Калапуш осмотрел ее и остался доволен. Не доверяя никому, эмирский телохранитель сам завалил камнями вход в пещеру и отогнал лошадей и верблюдов назад в долину.
Дервишам перевязали раны, усадили на коней. Теперь только они да Калапуш знали, где спрятаны эмирские ценности. Когда горы остались позади, Даврон почувствовал себя совсем плохо и захотел заехать в родной кишлак - это было почти по дороге. Калапуш великодушно согласился, но утром, когда наступил час молитвы, три фигуры не поднялись с земли. Даврон и его друзья-дервиши остались там навеки. Верный Калапуш выполнил секретный приказ эмира: никто не должен знать тайны клада.
- Тебе так хорошо известно, что произошло в этих местах восемьдесят лет назад, - сказал я Масуду. - Откуда?
- Я сам из этих мест. А Даврон был одним из моих предков. В нашей семье из поколения в поколение передавалась эта история. Еще мальчишкой я слышал ее и тогда же поклялся себе, что найду этот клад, хотя он и принес столько несчастий нашей семье.

СУДЬБА СОКРОВИЩА

Как археолог, я мог заниматься поисками, ни у кого не возбуждая подозрений, - продолжал Масуд. - Расскажу тебе, что было потом...
На четвертые сутки караван возвратился в Бухару. В Караулбазаре уставших всадников радостно приветствовали топчибаши Ниэаметдин и его воины. После плова и зеленого чая легли спать, чтобы пораньше прибыть в священную Бухару. Однако утром коней оседлали только воины командующего эмирской артиллерией. Все спутники Калапуша - кроме него самого - были убиты.
Эмир милостиво встретил своего телохранителя. Подробно расспросил о дороге, о том, как нашли тайное место, как прятали сокровище и маскировали тайник. Особо интересовало повелителя, не остались ли живые свидетели. «Нет, отвечал Калапуш, - теперь на земле только двое знают тайну: повелитель и я. Но в моей верности владыка не сомневается...»
Конечно же, эмир не сомневался... в том, что тайна, известная двоим, - наполовину не тайна. И той же ночью обласканного эмиром Калапуша удавил дворцовый палач.
Всего двое суток прошло со дня его смерти, на дворцовых конюшнях стали седлать коней - эмир решил бежать. О бывшем его телохранителе никто даже не вспоминал. Теперь рядом с эмиром скакал начальник артиллерии - Низаметдин.
Через день пути где-то в степи из свиты эмира раздался выстрел. Топчибаши рухнул на землю. Не осталось никого, кроме бывшего повелителя священной Бухары, кто бы что-то знал о караване с золотом.
С отрядом в сотню сабель он пересек границу с Афганистаном. Из всего многомиллионного сокровища у него остались лишь две лошади, навьюченные переметными сумами с золотыми слитками и драгоценными камнями.
Шли годы. Эмир жил в Кабуле, но сокровище, оставленное за Пянджем, не давало ему спать. Все двадцатые годы почти каждый месяц на территорию Средней Азии проникали басмаческие шайки. Многие из них стремились в район, где был спрятан клад. Но басмачам не везло. Уничтожив посевы и убив нескольких активистов, они возвращались в Афганистан. Однако эмир не успокаивался. В 1930 году границу перешла банда Ибрагим-бека. С ним было пятьсот сабель. Но, захваченный в плен, он был казнен, его отрубленную голову отправили в 1931 году в Москву, в ЧК.
Оставшиеся в живых члены разгромленной банды Ибрагим-бека продолжали поиски клада. Кто-то решил, что тайное место должны знать родственники Даврона или Калапуша. И те стали погибать. После пыток были убиты почти все братья и сестры Даврона. Кишлак, где жили родичи Калапуша, был сожжен, вырезаны все его жители.
- Даврон был родственником моего деда, - признался мне недавно Масуд. - От него я узнал всю эту историю. И сейчас есть люди, интересующиеся моими поисками. Вначале (я был моложе тогда и наивнее) вокруг меня терся некий Тимур Пулатов из Бухары. Он из кожи лез, стараясь помочь в моих поисках. А кончилось тем, что украл несколько схем уже пройденных маршрутов и удрал с ними, как ни странно в Москву. Недавно я встретил его на улице. Знаешь эту компанию, что в восточных халатах сидит на тротуарах, выпрашивая милостыню. Так вот вожачком у них Пулатов по прозвищу «Ишачий граф»...
После кражи я стал делить свои схемы на несколько частей и прятать их в разных местах. Основное, конечно, держу в голове. Ведь район, где спрятан клад, занимает всего 100 квадратных километров. За два десятка лет я изучил его подробнейше.
- И нашел?..
Масуд загадочно молчит. Затем произносит:
- Знаешь, десять тонн золота трудно найти, но и спрятать его было трудно. Времени оставалось для этого мало. Неглубоко спрятано. Значит - чуткие приборы обнаружат. И они у меня уже есть. Только время сейчас неспокойное. Как раз в тех местах угнездились банды псевдоваххаббитов. Сейчас туда соваться опасно...
Трудную жизнь прошел этот человек, одержимый своей страстью. Он почти достиг успеха, но у самого порога вынужден остановиться. Только я уверен - ненадолго. И чтобы не подводить моего друга, я не называю в своей корреспонденции его фамилию.

У Бухарского эмира не было 10 тонн золота — таджикские ученые

Удивительный документ обнаружили таджикские ученые — профессор исторических наук Назаршо Назаршоев и доцент исторических наук Абдулло Гафуров — во время работы в Российском государственном архиве социально-политической истории (бывший архив ЦК КПСС). Опись, отпечатанная на пишущей машинке, объемом 48 листов, перечисляла материальные ценности бухарского эмира, сообщает Asia-Plus.

ПРАКТИЧЕСКИ ежегодно в СМИ и в Интернете появляются статьи писателей, публицистов, ученых и просто любителей истории, в которых они высказывают гипотезы и предположения о местонахождении золота династии Мангытов. Эта тема является актуальной с момента свержения последнего бухарского эмира Саида Мира Алимхана. Причем, авторы статей стараются, как правило, приписать эмиру как можно больше богатства. Но все, как правило, пишут, что он до своего бегства из Бухары заблаговременно вывез 10 тонн золота на сумму 150 миллионов по тем временам российских рублей, что на сегодняшний день эквивалентно 70 миллионам долларов США.

Все это сокровище, как утверждается, было спрятано где-то в пещерах Гиссарского хребта. При этом по одной из версий, Саид Алимхан избавился от лишних свидетелей по классическому сценарию: погонщики, которые знали о ценном грузе, были уничтожены доверенным лицом эмира дервишем Давроном и его подручными. Затем последних лишил жизни личный телохранитель эмира Карапуш с гвардейцами, а вскоре сам Карапуш, доложивший эмиру об успешном завершении операции и посвятивший светлейшего в тайны захоронения клада, той же ночью в опочивальне дворца был удавлен личным палачом эмира. Исчезли и гвардейцы — их также умертвили.

В 20-30гг. группы вооруженных всадников, насчитывавшие десятки, а то и сотни человек, проникали на территорию Таджикистана с целью поиска клада. Однако все эти вылазки оказались тщетны. Поиски сокровища нелегально продолжились и в последующие годы. Но клад так и не был обнаружен.

Так существовал все-таки клад, замурованный в Гиссарском хребте? Задавшись таким вопросом, авторы данной статьи решили провести собственное расследование. И начали мы с поиска архивных документов, которые могли бы приоткрыть завесу тайны.

В процессе своей работы в Российском государственном архиве социально-политической истории (бывший архив ЦК КПСС) мы обнаружили любопытный документ. Отпечатанный на пишущей машинке, объемом 48 листов, в нем были описаны материальные ценности бухарского эмира.

22 декабря 1920 года, т.е. почти через четыре месяца, после того как был свергнут эмир, члены Государственной комиссии по учету ценностей Бухарской Народной Советской Республики (БНСР) Хайрулла Мухитдинов и Хол-Ходжа Сулейманходжаев доставили на поезде в Ташкент и сдали на хранение в Народный комиссариат финансов Туркестанской АССР ценности, принадлежавшие бухарскому эмиру.

После сдачи ценного груза Государственная комиссия составила соответствующий Акт в двух экземплярах, один из которых передали в Комиссариат финансов Туркестанской республики, а второй — в Назират финансов БНСР.

Ценности, которые были указаны в Акте, имели 1193 порядковых номера (№743 повторяется дважды), упакованы в сундуки и мешки. При вскрытии, они оказались забитыми драгоценными камнями, деньгами, золотом, серебром, медью, одеждой. Из всего этого сокровища мы перечислим только то, что, на наш взгляд, представляет несомненный интерес.

Драгоценные камни были представлены алмазами, бриллиантами, жемчугом, кораллом. Из них: 53 крупных алмаза (вес не указан), 39 бриллиантов крупного размера (138 каратов), более 400 бриллиантов среднего размера (450 каратов), 500 бриллиантов меньше среднего размера (410 каратов), мелкие бриллианты (43 карата). Итого драгоценных камней: 1041 карат, без учета 53 крупных алмазов.

Большинство драгоценных камней инкрустированы в золотые изделия: 1 султан с алмазами и жемчугом, 4 короны, 3 пары серег, 8 брошей, 26 колец, 26 дамских часов, 37 орденов, 11 браслетов, 53 портсигара, 14 поясов с бляхами, 7 звезд (с 5 крупными и средними бриллиантами и 30 мелкими), 43 женских зеркала, орден Белого Орла с 13 бриллиантами, нагрудный портрет Сада Алимхана с 10 крупными и 20.мелкими бриллиантами, бляха с 59 бриллиантами, орден Святого Апостола Андрея Первозванного с 20 бриллиантами, 2 ордена Владимира I степени с 20 бриллиантами и к ним две прицепки с 10 бриллиантами, 5 орденов Станислава I степени с 13 бриллиантами, орден Александра Невского с алмазами, Крест Датский с 14 бриллиантами, Орел Сербский с 5 алмазами, знак «За 25-летнюю службу» с 6 бриллиантами, 3 серебряные персидские звезды с алмазами, 18 серебряных шашек с камнями и эмалью, серебряная пряжка с 21 бриллиантом.

Кроме того, имелись украшения из коралловых бус общим весом 12 фунтов (1 ф. = 0,409кг), жемчужные бусы, обрамленные в золото — 35 ф.

Золото представлено в виде различных украшений — 14 пудов (1п. = 16кг), россыпи — 10 пудов и 4 ф. лома общим весом 4п. и 2 ф., 262 слитка — 12п. и 15ф., российских монет разных достоинств на общую сумму 247600 рублей, бухарских монет на общую сумму 10036 рублей, иностранных монет (1 ф.). В целом, масса золота в украшениях, россыпи, ломе, слитках, монетах, орденах составила 688, 424кг.

Серебро представлено в виде различных предметов и кухонной посуды: вазы, шкатулки, братины, самовары, подносы, ведерки, кувшины, чайники, подстаканники, бокалы, тарелки, кофейники, графины, столовые, десертные и чайные ложки, вилки, ножи. А также музыкальный ящик, различные женские украшения с камнями (не указано, с какими: драгоценными или нет), настольные календари, подзорная труба, бухарские ордена и медали, блюдца, статуэтки, подсвечники, котелки, браслеты, бляхи, портсигары, полоскательницы, часы напольные, часы столовые, доска шахматная с фигурами, супницы, молочники, рюмки, чарки, альбомы, кружки, сахарницы, головные женские уборы, кольца с камнями, ножны, ожерелья, большинство из которых были покрыты эмалью разных цветов, сбруи конские с бляхами.

Но больше всего серебра было представлено в виде слитков и монет в 632 сундуках и 2364 мешках общим весом 6417 п. и 8 ф., что соответствует около 102, 7 тонны.

В 26 сундуках были упакованы бумажные деньги: российские Николаевские на общую сумму 2010 111 рублей, российские Керенские — 923 450 рублей, бухарские — 4 579 980 тилля.

В 180 больших сундуках находилась мануфактура: 63 халата на меху, 46 суконных халатов, 105 — шелковых, 92 — бархатных, 300 — парчовых, 568 — бумажных, 14 различных меховых шкур, 1 пальто с воротником, 10 ковров, 8 кошм, 13 паласов, 47 суконных отрезов, 2897 шелковых отрезов, 52 бархатных отреза, 74 парчовых отреза, 78 шерстяных отрезов, 1156 отрезов из бумажного материала, 415 чалм, 596 разных одеял, 278 шаровар, 1004 рубашки, 436 скатертей, 1228 платков, 746 тюбетеек, 660 пар обуви.

В 8 сундуках были упакованы медные деньги и столовая посуда, общим весом 33 п. и 12 ф.

К Акту имеется приложение, согласно которому все золотые изделия и драгоценные камни прошли экспертную оценку для определения их качества и веса. Оценку давал ювелир Данильсон. Однако, что интересно, вес драгоценных камней, золота и серебра, определенных Данильсоном, является заниженным по сравнению с тем, который приводится в самом Акте.

Мы тоже провели свои подсчеты. По нашим данным, согласно Акту и по курсу сегодняшнего дня, цена эмирского золота (1 тройская унция, или 31,1 грамма = $ 832), если его перевести полностью в лом (688, 424кг), составляет более 18 млн. долларов США. За все серебро, если его тоже перевести в лом (102, 7 тонны), на мировых рынках могли бы сегодня дать свыше 51 млн. долларов (1грамм = $2). За 1041 карат бриллиантов на торговых аукционах «Сотбис» или «Кристи» можно выручить около 34 млн. долларов (1 карат = $32,5 тыс.).

В целом стоимость только этой части казны драгоценностей Мангитов в сумме составляет около 103 млн. долларов, что как минимум на треть перекрывает расчеты поисковиков эмирского клада.

Однако мы бессильны оценить стоимость 53 крупных алмазов (вес не указан), коралловых и жемчужных бус общим весом более 19,2кг.

Что касается алмазов — это самый твердый, красивый и дорогой камень из всех драгоценных камней. В четверке «высших» камней (алмаз, сапфир, изумруд, рубин) он стоит на первом месте. Алмазы всегда ценились безумно высоко не только за красоту и редкость, но и за мистические свойства, которыми они якобы обладали. Самые дорогие алмазы имеют показатели 1/1, то есть, нет цвета, нет дефектов. Из древности пошло название для таких камней «бриллианты чистой воды», т.к. чтобы отличить натуральный кристалл от подделки, его бросали в чистую воду, и он терялся в ней. Следовательно, на наш взгляд, только алмазы бухарского эмира по своей ценности могли бы превосходить все остальные ценности казны.

А можно ли вообще оценить золотые украшения с драгоценными камнями, ведь они все имеют большую художественную ценность. Чего стоит российский орден Святого Апостола Андрея Первозванного. В 2006 году на аукционе «Сотбис» за этот орден давали 428 тысяч долларов. Или единственный в своем роде нагрудный портрет Саида Алимхана, обрамленный 10 крупными и 20 мелкими бриллиантами.

И вот весь этот ценный груз из Бухары был доставлен в Ташкент. И он, вне всякого сомнения, являлся частью казны Саида Алимхана. Однако эти данные не дают ответа на вопрос: это полное состояние эмира или же только его часть? Дело в том, что вся казна Бухарского эмирата состояла, по разным оценкам, из 30-35 миллионов тилля, что соответствовало примерно 90-105 миллионам российских рублей. А 10 тонн золота любители приключений оценивают по курсу 1920 года в 150 миллионов российских рублей. Выходит, что состояние эмира они переоценили в 1,5 раза. Почему такое несоответствие?

Постараемся разобраться в этом вопросе. Возвращаясь к началу нашего повествования, мы знаем, что, как утверждают некоторые авторы, эмир вывез и спрятал в горах всю свою казну — 10 тонн золота. Мог ли он это сделать, привлекая для этой операции пару десятков людей. Думается, что нет. Во-первых, чтобы вывезти такой груз надо не менее сотни лошадей, не считая кавалеристов-охранников. А это уже целый караван. Незамеченным он не смог бы пройти и небольшое расстояние, не говоря уже о том, что груз был спрятан в отрогах Гиссарских гор.

Во-вторых, вернувшись в Бухару, эмир, уничтожив всех свидетелей, почему-то не рассказал своим близким о том, где спрятано сокровище. А ведь он должен был это сделать на случай свержения или того хуже — убийства. Ведь сыновья должны были сменить его на престоле, и государева казна им была необходима. Эмир не мог этого не понимать.

В-третьих, сбежав в Гиссар после свержения, эмир начал рекрутировать в армию местное население. Но чтобы полностью всех вооружить, у него не хватало средств. Для этого он обложил дополнительными поборами жителей Восточной Бухары, однако сумел вооружить только третью часть своего нового войска.

В-четвертых, Алимхана не оставляла надежда на помощь из-за рубежа. Так, в письме к королю Великобритании 12 октября 1920 года он писал, что надеется на поддержку Его Величества и ждет помощи от него в сумме 100 тысяч фунтов стерлингов, 20 тысяч ружей с боеприпасами, 30 орудий со снарядами, 10 аэропланов и 2 тысячи солдат англо-индийской армии. Однако Англия, не желавшая идти на прямое обострение с большевиками, опасаясь, что они могут продолжить свое наступление и установить советскую власть в Афганистане, не стала оказывать помощи эмиру.

В-пятых, Саид Алимхан не пытался, как некоторые представляют, переправить свой, якобы, спрятанный золотой запас в Гиссарских горах в Афганистан, т.к. он не доверял ни одному из своих курбаши, даже Энвер-паше и Ибрагимбеку. Кроме того, если бы даже эмир и поручил им эту миссию, она была обречена на провал, поскольку такой караван нельзя было незаметно провести по советской территории, к тому же переправить через Пяндж. Для этого надо было подготовить широкомасштабную войсковую операцию. Но для ее реализации, как показала история, у эмира не было ни сил, ни средств.

В-шестых, если бы у эмира все же и были спрятаны сокровища, то он мог в 20-30-е годы попытаться их вывезти с помощью зарубежных стран и международных организаций. Но и в этом случае он не предпринял ни одной попытки. Известны несколько перехваченных писем Саида Алимхана, адресованных зарубежным политическим деятелям, но ни в одном из них он не упоминает о наличии золотого схрона.

В-седьмых, отсутствие наличных средств не позволяло бухарскому эмиру оказывать материальную помощь своим курбаши. Так, после задержания на территории Таджикистана верховного курбаши Ибрагимбека, он на допросе 5 июля 1931 года в Ташкенте с нескрываемым возмущением признался, что в декабре 1930 года он писал эмиру Алимхану: «Семь лет (имеется в виду период 1920-1926 гг. — авт.) по твоему приказу я воевал против советской власти своими средствами и силами, постоянно получая всякого рода обещания о помощи, но так и не дождался их выполнения».

Таким образом, все вышеизложенное приводит к мысли, что золота эмира массой в 10 тонн, как нам думается, все же не существовало. В то же время у Саида Алимхана, конечно же, существовала своя казна, которую он сумел вывезти из Бухары. Ведь не случайно, во время бегства из Бухары, его сопровождали гвардейцы численностью не менее тысячи человек. Однако, как известно, на лошадях много не вывезешь. Привлечь же для этой цели верблюдов эмир не мог, поскольку они хоть и грузоподъемные, но весьма тихоходны. А эмиру нужна была мобильная группа, чтобы на случай погони ему не пришлось бы бросить караван. Вывезенные же им финансовые средства и драгоценности, думается, это процентов 15-20 от общей части казны, нужны были Саиду Алимхану на самые необходимые расходы: денежное довольствие гвардейцам, закупки вооружения, содержание своего административного аппарата и вновь набранного гарема и т.д.

Кроме того, не нужно сбрасывать со счетов тот аргумент, что эмир не думал покидать Бухару на длительный срок и ждал случая взять реванш за поражение. Ведь неслучайно, в Восточной Бухаре он объявил мобилизацию и обратился с меморандумом в Лигу наций о вынужденном объявлении войны большевикам.

Но время работало против Саида Алимхана. Большевики, взяв власть в Бухаре, захватили и большую часть оставшейся казны династии Мангитов. Эти сокровища и были переданы в Народный комиссариат финансов Туркестанской АССР.

Дальнейшую судьбу казны бухарского эмира, доставленную в Ташкент, нам проследить не удалось. Однако нетрудно догадаться, что вскоре драгоценности были отправлены в Москву. Гражданская война в России еще продолжалась, и чтобы снабжать всем необходимым Красную Армию, сокровища бухарского эмира пришлись очень даже кстати. Для этого драгоценные камни были изъяты из золотых украшений, а последние переплавлены в металл. Таким образом, вещи, которые представляли высокую художественную и историческую ценность, были навсегда утеряны. Хотя отдельные раритетные экземпляры во время перевозки могли быть «утеряны», и теперь хранятся в каких-либо коллекциях, собственники которых в целях личной безопасности, как правило, остаются инкогнито.

БУХАРСКАЯ ОБЛАСТЬ, 3 октября. /УЗИНФОРМ/. История о несметных богатствах последнего эмира Бухары является одной из самых противоречивых историй ХХ века. О ней говорят, ее помнят до сих пор и именно поэтому к ней проявляется большой интерес…

…В сентябре 1920 года под натиском восставшего народа рухнул Бухарский эмират. Перед своим бегством из осажденного города его правитель Сеид Алимхан повелел спрятать в горах до лучших времен большую часть своей казны. Это было огромное состояние – 150 миллионов золотых рублей, десятки сундуков с драгоценностями…

Караван, уносящий с собой золото Сеида Алимхана, вышел из Бухары 10 сентября через Караулбазар, направился он в сторону Карши и затерялся где-то в Каршинской степи.

Сопровождал его небольшой отряд под командованием личного охранника эмира, которого звали Калапуш. В составе охраны был также и дервиш Даврон. Лично этим двум своим подчиненным эмир поручил спрятать сокровища.

Золото эмира везли по ночам, Калапуш не хотел, чтобы кто-то посторонний узнал о пути каравана. Первоначальным местом, где он предполагал спрятать клад, был заброшенный средневековый город в Каршинской степи. Но его планы были нарушены людьми из соседних кишлаков, которые каким-то образом узнали о караване.

Тогда отряд пошел через Гузар, затем свернул на Яккабаг, на Лянгар и направился дальше в горы.

В горах, в одной из горных расщелин Калапуш увидел каньон. Именно здесь он решил оставить богатства эмира и приказал это сделать дервишу Даврону.

Около двух суток Калапуш ждал Даврона с отрядом погонщиков, отправившихся с ним. Но тот не возвращался. Встревоженный отсутствием людей Калапуш поднял свой отряд по тревоге.

Через несколько километров пути отряд наткнулся на гору трупов. Погибшими оказались люди Даврона. Еще через несколько часов пути картина повторилась, но здесь, в отличие от первого случая, один из павших воинов подавал признаки жизни.

Он же и рассказал, что кое-кто из погонщиков узнал о содержимом караванных вьюков и решил завладеть сокровищами эмира. Убитые, которых видели люди Калапуша на дороге, остались на месте схватки погонщиков с дервишами, которые сумели отстоять своего предводителя Даврона. Там же отряд Даврона разделился на две группы – желающих похитить сокровища и охраняющих их.

Отряд Калапуша продолжил путь к горной расщелине и на следующий день они догнали Даврона. Из его отряда остались только два человека, а сам же Даврон был тяжело ранен и истекал кровью. Но все-таки он смог рассказать телохранителю эмира, что ему с его верными дервишами удалось-таки справиться с бунтовщиками и спрятать сокровища в той самой пещере, о которой говорил Калапуш.
Умудренный житейским опытом, Даврон смог разглядеть в глазах у некоторых своих подчиненных нечистые помыслы. Он водил своих спутников по горам больше суток, чтобы они выказали свои намерения.

За эти два дня дервишу пришлось трижды сражаться с бунтовщиками. Даже когда люди Даврона уже разгрузили лошадей и возвращались обратно, их встретили поджидавшие в засаде погонщики. Произошла схватка, после которой уцелели только два дервиша, которые понесли на себе своего израненного предводителя.

Передохнув и перевязав раны, отряд двинулся назад, в Бухару. На последнем ночлеге, перед тем, как выйти в Каршинскую долину, Калапуш собственноручно убивает двух оставшихся в живых дервишей и самого Даврона. Так приказал своему телохранителю лично Алимхан. Его воля была в том, чтобы с сообщением о том, где спрятан клад, к нему пришли или Калапуш или Даврон и никто другой.
Утром в отряде никто не спросил, куда делись дервиши. Отряд двинулся дальше и через четверо суток подъехал к Караулбазару, последнему населенному пункту перед Бухарой.

Здесь на исходе дня людей Калапуша встретил командующий эмирской артиллерией топчибаши Низемеддин. Здесь же они все вместе расположились на ночлег. Калапушу не представилось большого труда понять, что Низамеддин оказался тут не просто так…
На рассвете, когда отряд стал собираться в дорогу, ни одного человека из стражи, сопровождавшей караван с золотом - спутников Калапуша - уже не было в живых. Все они в ту же ночь были убиты и похоронены за большими холмами. Калапуш увидел в этом руку государя и не стал ни о чем спрашивать Низамеддина. В итоге, единственным живым человеком, кто знал о караване, и, что самое главное, о месте сокрытия клада, остался телохранитель эмира Калапуш… Он надеялся, что ему, бывшему личным телохранителем эмира более десяти лет, ему, которому эмир доверял свою жизнь, властитель доверит и тайну своего богатства. Но он ошибся… В ночь того дня, когда верный слуга эмира доложил о результатах похода своему господину, он был убит.

Через два дня Сеид Алимхан со своими приближенными в сопровождении топчибаши Низамеддина бежал из Бухары. С небольшим отрядом он пересек границу Афганистана. С ним не было золотоносного каравана. Он уводил с собой всего три тяжело груженые лошади, среди поклажи которых было несколько хурджунов с драгоценностями и слитками золота.

Топчибаши Низамеддин и те, кто лишил жизни последних свидетелей каравана, до границы не дошли…

Итак, оборвалась нить, ведущая к тайне эмирского золота. Но… был еще жив сам эмир.

Подробностей дальнейших событий вокруг сокровища эмира не может рассказать никто. Но доподлинно известно, что были предприняты поиски этого клада. Кто-то упорно искал его. В результате, в двадцатые годы стали один за другим погибать и исчезать родные и близкие Калапуша, дервиша Даврона и тех людей, которые были с ними. Видимо те, кто искал золото эмира, полагали, что кто-то из них умудрился сообщить кому-то о местонахождении тайника с кладом.

Никто доподлинно не знает, удалось ли кому-то добраться до тайны золота. Ясно одно: все те, кто хоть как-то прикасался к этой тайне, погибли или пропали без вести. О золоте помнил эмир, догадывались его придворные, и это золото не давало людям покоя. Видимо, бывший эмир Бухары не раз посылал своих приближенных через границу, чтобы они проникли на территорию Узбекистана в район Кашкадарьи или Сурхандарьи. Он, вероятно, указывал места, где могло находиться сокровище, спрятанное по его велению. Такие отряды эмира появлялись около левого берега Амударьи, принадлежавшего Афганистану. В 20-30-е годы почти ежемесячно этим тайным путем проходили группы людей по направлению в горы. Но затем эти группы исчезали. Затем исчезали родственники этих людей. И опять над золотом эмира нависала новая завеса тайн.

Сеид Алимхан умер 5 мая 1943 года, за несколько лет до этого он ослеп. Он оказался не в силах вновь овладеть своим богатством.

www.uzinform.com/ru/news/20101003/04688.html

Печальный исход предприятия и страшная участь его участников вызвали у Петра тот приступ гнева, когда, по словам видевших его, царь был страшен. Можно было, конечно, отправить из Астрахани военную экспедицию, чтобы покарать предательство и зверство. Можно было бы штурмом взять Хиву, предав смерти вероломного хана и его приспешников. Чувство мести было бы удовлетворено сполна. Но разве это приблизило хотя бы на шаг к тайне бухарского золота?

Человек, стоящий у руля государственной власти, не может исходить из эмоций, сколь бы ни были они справедливы. Царь Петр поборол свой гнев. Нужно было искать иных путей. Все надлежало начинать сначала.

Бухарское посольство, предусмотрительно задержанное, находилось все еще в Петербурге. Петр принял бухарского посла еще раз. Посол поднес государю грамоту, только что полученную от хана. Хан Великой Бухары поздравлял белого царя со славной победой над шведами, весть о чем дошла до самых отдаленных краев и стран. Хан радовался за царя и его храбрых воинов. А еще хан просил белого царя прислать ему в подарок девять шведок.

Когда посольский толмач зачитал это место, Петр очень развеселился и, чтобы соблюсти политес и не рассмеяться, стал больно дергать себя за ус.

Поскольку же среди пленных шведов особ женского пола не числилось, а кроме того, неизвестны были вкусы и предпочтения бухарского хана, решено было вместо шведок отдарить его разного рода мехами, золотой и серебряной посудой, а также заморскими диковинами, специально припасенными на этот случай. Кроме того, послу вручены были ответные грамоты от царя.

Петр сказал также, что, ценя доброе отношение и дружбу с бухарским ханом, он решил отправить ему ответное посольство. Господин русский посол находится 8десь, и сейчас он его представит. При этих словах человек, сидевший справа от царя, встал и поклонился послу. Был он худощав, роста выше среднего, лицо длинное, нос с горбинкой. Какие волосы имел или вовсе был лыс, о том узнать было нельзя, потому что по моде того времени был на нем парик, завитой в крупные локоны.

Бухарский посол тоже встал и поклонился ответно. Они посмотрели друг на друга. Не все равно, далеко не все равно, с кем придется делить заботы и тяготы долгого пути.

Человека, которому решено было поручить продолжение дела, стоившего жизни князю астраханскому Бекович- Черкасскому и сотням его людей, звали Флорио Беневени. Был он итальянец, не первый год находившийся на русской службе и показавший не только ловкость (таких было немало), но и верность, что случалось реже. Кроме того, он не раз бывал на Востоке, бывал в Константинополе, свободно говорил по-турецки и по-персидски.

Цель же, ради которой решено было отправить Беневени, заключалась все в том же - разведать тайну бухарского золота.

Еще раньше, имея в виду этот важный предмет, царь повелел сыскать из шведов нескольких человек, «кои хотя мало умеют около минералов обходиться».

Помимо золота, Беневени надлежало также заняться торговой и политической разведкой. Он был должен узнать и суметь сообщить в Россию, какие товары имеют «бухаряне», откуда ими торгуют и нет ли возможности умножить в тех краях русскую торговлю. Что касается бухарского хана и политического его положения, то Беневени надлежало разведать, «самовластен ли он», не склонны ли его подданные к бунту. А главное, сколь велико влияние Персии и Турции на политические дела страны. Само собой, как и в Хиве, персидские агенты, состоящие при хане, по прибытии русских не будут сидеть сложа руки. Происшедшее с князем предвещало - борьба будет идти не на жизнь, а на смерть.

Все это, как искусный разведчик, Флорио Беневени должен был «присматривать прилежно и проведывать искусно, так чтобы того не признали бухаряне». Так гласила инструкция, составленная для него при отъезде.

Было по-петербургски хмурое зимнее утро, когда посольство по новгородской дороге покидало столицу. Ехали в каретах и на возках. Тяжело груженные сани везли дары. Большие сундуки, коробы, плетеные корзины были тщательно упакованы и завернуты в рогожи, дабы защитить от превратностей дальнего пути: сейчас от мороза, а потом от дождей и пыли, от зноя степей и пустынь.

Дары, которые вез с собой Флорио Беневени, были не просто частью придворного этикета и предназначались не только хану.

У сановников восточных деспотий, даже самого высокого ранга, в перечне понятий, которыми они жили, не было таких, как «государственный интерес» или «общественное благо». Не потому, что они были плохие или хорошие, а по той простой причине, что сознание их не вмещало этих категорий, они были слишком абстрактны для них и непомерно сложны. Существовали другие, простые понятия, из которых складывались правила жизненной игры - собственное благо, свой интерес, свое выживание. Подарки и подношения, что приносили им, говорили с ними на этом понятном, доступном ему языке. Поэтому не просто соболиные шкурки, драгоценная юфть и чеканное серебро лежали по коробам и корзинам. Там лежала плата за то, чтобы заставить одного вельможу говорить, другого - молчать, третьего - замолвить слово в каком-то деле. Там лежала плата за сведения, тщательно скрываемые, но столь необходимые, лежала плата за свободу, а может, за саму жизнь посла и его людей.

Что могло ждать их в конце долгого путешествия, какие тяготы и испытания - этого нельзя было сказать в тот день, когда карета все дальше увозила Флорио Беневени от столичной заставы. Привычно скрипели полозья, раскачивались рессоры, из-под конских копыт летел снег.

В самой же карете на спиртовке между тем поспел кофе, и крышечка серебряного, английской работы, кофейника мелко подпрыгивала. Флорио Беневени сидел за дорожным столиком на диване, обитом розовым плюшем. Наверное, он мог бы так же сидеть в петербургской гостиной. Но иллюзия эта нарушалась дорожным ландшафтом, зимними заснеженными перелесками, которые проплывали за слюдяным оконцем кареты.

Так ехали они, а впереди и позади них следовали возки, повозки и сани с людьми я скарбом, бремя от времени вереницу саней, растянувшуюся чуть ли не на полверсты, обгонял верховой. Это был казак из охраны, посланный предупредить впереди об их прибытии, чтобы были готовы ночлег для людей и фураж коням.

И начинало уже казаться, что так было всегда и всегда вдоль санной дороги будут тянуться слева лес, а справа поле с низкими зимними облаками. И что завтра будет то же, что и вчера. Эту бессобытийность и монотонность не прерывали даже въезды в попутные города и городишки. Почему-то казалось, что все это уже было и было видено прежде - и занесенный снегом жалкий погост, и каланча, и дом воеводы, жарко натопленный, с колоннами и антресолями.

Это течение дней прервалось, когда дорога сделала внезапный поворот и они выехали на высокий берег Волги. Если бы было лето, можно было бы спуститься далее по воде. Пришлось ехать вдоль берега. Караулы, сопровождавшие их, были теперь удвоены. Казачьи разъезды, вооруженные пиками, следовали во главе и в самом хвосте колонны. Это был знак, что они приближались к неспокойным местам - окраинам империи.

Наконец пришел день, когда ехавший впереди крикнул что-то и возки и сани стали останавливаться. На снег стали сходить люди и, закрываясь ладонью от слепящего зимнего солнца, смотреть вперед. Там, совсем неподалеку, чернели в свету темные слободские избы.

Астрахань.

Здесь бухарский посол дожидался его, как было условлено. Отсюда и далее путь их лежал вместе.

Кратчайший путь к Бухаре проходил через Хиву. Но для русского посольства путь этот был перекрыт. Обоим посольствам предстоял долгий окольный путь - через Персию и Тегеран.

Посол из России, направляющийся в Бухару, не мог быть в Персии желанным гостем. Правда, Персия не Хива и его едва ли решатся убить столь откровенным и хищным образом. Однако, предвидя возможные трудности, а также имея в виду секретную часть его миссии, инструкция, составленная для него в Петербурге, оставляла Беневени известную свободу маневра: «Ехать ему с ним, послом Бухарским, по состоянию дела, смотря инкогнито и под другим лицом, ежели потребно, чтоб его не угнали, или инако, по своему рассмотрению».

Если следовать как частное лицо, было больше шансов оказаться незамеченным. Мало ли кем может быть господин Беневени? Хотя бы купцом, чего проще? Но мало ли что может приключиться с человеком в дальней дороге.

Если он частное лицо, то и ответа за его судьбу нет, да и спросить не с кого. Вроде бы был такой, вроде бы проезжал, а может, и нет. кто знает. С послом великой империи так поступить было невозможно. Беневени решил ехать открыто, под своим именем и в своем звании.

После недолгого и благополучного плавания корабли на которых были посольства, пристали к персидскому берегу. 1 октября 1719 года Беневени писал Петру: «Всемилостивейший Царь Государь! Всепокорно доношу Вашему Величеству, что я вместе с Бухарским послом 4 Июля прибыл к Персидскому берегу в Низовую, где получил от сего Шахманского Хана письмо одно, в котором всяким удовольствием и впоможением ласкал нас, со всем тем 20 дней продержал нас пока подводы были присланы к нам».

Но это было только начало всяческих задержек, волокиты и обид, причиненных Беневени и его людям в Персии. В непонятном состоянии полуареста держит их шемахинский хан, не давая следовать далее и ссылаясь, что нет-де на то указания шаха. Но знает ли шах вообще об их прибытии?

На свой страх и риск Беневени отправляет «тихим образом куриера одного пешего» с сообщением к шаху. Посланный пропал бесследно. Отправил другого, но тот вернулся ни с чем - не пропустили на заставах. Беневени посылает еще двоих, верхом, в обход застав и пикетов.

Но нет ни посланных, ни ответа от шаха. Дни идут, проходят недели и месяцы. Вокруг русского посольства кипят безумные интриги, разносятся слухи и сплетни одна нелепее, вздорнее другой. То находится грек, который объявляет всем, будто Беневени никакой не посол, царские грамоты у него, мол, все фальшивые. То появляется слух, будто из Астрахани идет морем войско, чтобы выручить посла и его людей. То еще что-нибудь столь же вздорное и нелепое. Но всякий раз каждое такое сообщение становится предметом бесконечных пересудов и обсуждений между ханом и его людьми, чиновниками и обывателями.

Наконец, хан шемахинский объявляет, что все проблемы разрешены и дозволение ехать получено. Вызвав чиновника, в присутствии посла он велит ему приготовить подводы. Через четыре дня, говорит он, посольство отправится в путь. Через четыре дня выясняется, что никаких подвод нет и вообще никто не собирается их давать. Нет и разрешения шаха. Во всяком случае, хан говорит теперь, что его нет.

Все это было бы объяснимо, если бы за этими действиями стоял какой-то интерес или выгода шахского ли двора или самого хана. Но даже этого не было. Во всех этих поступках и лжи невозможно было проследить ни малейшей логики, никакого здравого смысла. «На их ласку и обещания, - писал Беневени царю, - надеяться невозможно; понеже люди самые лгуны и весьма в слове непостоятельны, что часто слово переменяют».

Какой был смысл в том, что накануне петрова дня, дня именин императора, шемахинский хан отправил своих людей, чтобы те окружили дом посла и стреляли по русским? Те отвечали пальбой так, что персы бежали, пятеро из них были убиты, один ранен. Хан тут же прислал посредников - мириться.

Фантасмагория эта продолжалась с разными перепадами почти год. Правда, раз Беневени заметил, что происходящее имеет вроде бы объяснение и вяжется со здравым смыслом. До Персии дошли сведения о новых русских победах над шведами, и близ персидского берега проплыла флотилия под российскими флагами, занесенная туда непогодою. На какое-то время чиновники, солдаты и сам хан изменились неузнаваемо. Они стали не просто приветливы и не просто дружелюбны, они заходились от лести. Это-то было бы понятно. Так они реагировали на силу.

В конце концов спустя почти год Беневени, а с ним и бухарский посол были отправлены в Тегеран. То, что увидел он при дворе, мало отличалось от виденного ранее. «Все министры, - сообщал Беневени царю, - генерально смотрят на свою прибыль и рассуждения об интересе государственном никакого не имеют. И такие лгуны, что удивительно: на едином моменте и слово дают и с божбою запираются».

Но при всех этих обстоятельствах, среди всех этих препон и препятствий Беневени оставался верен себе, оставался разведчиком. Даже из своего почти годичного заточения у шемахинского хана он сумел регулярно посылать царю подробные военно-политические донесения. Попав ко двору шаха, Беневени не забыл ни своей миссии, ни своего призвания.

В Тегеране, в шахском дворце, он встретил турецкого посла, прибывшего с особыми поручениями. Само собой, ни с кем, кроме самого шаха и ближайших его людей, делиться этим посол был не должен. И уж тем более с Беневени, послом России.

Отношения Османской империи и России были в те времена отношениями соперничества и войн, перемежавшихся недолгими и непрочными перемириями. Но тем важнее было Беневени узнать, в чем заключались тайные поручения посла. «Я зело труждался доведаться комиссии Турецкого посла», - будет он писать царю Петру позднее.

Правда, было одно обстоятельство, которое несколько облегчило невозможную и невыполнимую, казалось бы, задачу - Беневени знал посла лично, бывал знаком с ним ранее, в бытность свою в Константинополе. И, самое главное, ему было известно, что был посол «человек зело к деньгам похотлив».

Но одно дело - знать об этой слабости, другое - исхитриться повязать его этой слабостью, взнуздать и впрячь его в свою коляску. Беневени сумел это сделать. И, как оказалось, не напрасно. Почти все пункты, с которыми прибыл посол, были направлены против России. Некоторые из них касались торговли. Еще в царствование Алексея Михайловича был заключен договор, по которому персидский шелк шел через Каспийское море, на Астрахань. Это было убыточно для Турции - прежде торговля эта шла через Смирну. Ныне же город этой пришел в упадок.

Посол должен был потребовать от шаха прекращения торговли шелком через Россию.

Кроме того, Порта вообще выговаривала Персии за уступчивость северному ее соседу, требуя более жесткого курса.

Давление это подкреплялось силой: Порта объявляла о своих притязаниях на тогдашнюю персидскую провинцию - Эриванскую область (нынешняя Армения). Подразумевалось, что притязания эти могли быть уменьшены или вообще забыты, если персидский лев обнажит свои клыки навстречу северному медведю.

Попытка давления на Персию была важнейшим военно-политическим ходом. То, что узнал Беневени, находясь в Тегеране, и сообщил царю, предопределило события, которые воспоследовали.

Покинуть Тегеран, однако, оказалось так же трудно, как и попасть в него. Снова потянулись недели и месяцы обещаний и обманов, заверений и новой лжи. Как и прежде, никто не говорил послу «нет». Все говорили) «да», только «да», даже шах. Но по-прежнему никакими силами он не мог покинуть столицу и продолжить свое путешествие. Вместе с ним разделял его мытарства бухарский посол и его люди.

В инструкциях, ему данных, о после были особые слова: «с послом бывшим Бухарским искать доброй дружбы и конфиденции, також и из людей его, чтоб войтить тем с ним в дружбу и чрез их бы получать тамо всякие ведомости».

Если перевести этот пункт на профессиональный язык разведки, это было задание на вербовку.

Посол бухарский был человек пожилой, хотя далеко не старый, того возраста, когда увлечения молодости уж покидают человека, а безразличие старости еще не успело вступить в свои права. Из-за отсутствия более точного слова возраст этот почему-то называют зрелостью.

В Петербурге они почти не виделись, в Астрахани слишком заняты были сборами и отправкой. Но зато путешествие, вынужденное «сидение», в Шемахинском ханстве, а потом в Тегеране предоставили им избыточные возможности, чтобы лучше узнать друг друга. А если было бы то угодно судьбе, то и подружиться.

Как только представился случай, еще на корабле Беневени пригласил бухарца к себе в каюту. Ветер был попутный, шхуну покачивало так слабо, что дорожный серебряный кофейник, английской работы, стоявший на спиртовке и наполненный до краев, не плескался. Как всякий добрый мусульманин, посол не пил вина, что создавало некоторые трудности в общении с ним.

Беневени стал рассказывать ему, что чувствовал он, когда после Италии впервые оказался в этой стране. Посол слушал его внимательно, но, когда он замолчал, не сказал ничего. Тогда Беневени стал рассказывать ему об Италии, об апельсиновых рощах, что террасами спускаются к вечно синему морю, о Колизее и дворцах дожей.

Посол молчал.

Беневени удивился, рассердился, обиделся и замолчал тоже. Так они сидели довольно долго. Молчание тяготило Беневени, он не привык сидеть с собеседником молча, но решил выдержать. Пытка кончилась, когда по прошествии долгого времени посол стал наконец прощаться. Он благодарил Беневени за общество и просил завтра нанести ему ответный визит.

На другой день они сидели в каюте посла и молчали. Время от времени посол улыбался ему, что означало вежливость. Остро пахло чужими, пряными запахами. Самый длинный диалог произошел, когда Беневени спросил о Бухаре - какой, мол, город, велик ли?

Большой.

Больше Петербурга? Меньше?

Больше. - Но, снова подумав, поправился: - А может, и меньше.

Утверждение, что его город больше Петербурга, могло обидеть гостя. Сказать же, что меньше, значило умалить достоинство своего хана и уронить себя.

Постепенно молчание перестало тяготить Беневени, Ему не хотелось даже уходить к себе, начинало казаться, что он стал находить в этом непонятное удовольствие. Когда потянулись долгие месяцы в Шемахине, они возобновили эти визиты друг к другу. Это было непривычное времяпрепровождение. Хотя они не сказали один другому и десятка слов, Беневени казалось, что он знает о своем спутнике все.

Возможно, психологически это была высокая степень близости. Во всяком случае, дальше этой черты отношения их не шли. Посол не пускался в обсуждение дел, не комментировал происходившее с ними. Когда Беневени говорил что-нибудь, он вежливо улыбался или кивал. Когда им мешали уехать - сначала шемахинский хан, а потом шах, - он всем видом своим давал понять, что разделяет негодование Беневени, его отчаяние и обиду. Сам же не прилагал ни малейших усилий, чтобы добиваться изменения их участи.

Было ли это усталостью от жизни, или традиционным восточным фатализмом, или бухарец знал и чувствовал что-то в судьбе, чего не знал и не чувствовал он, Беневени, европеец?

«То, что должно случиться, должно случиться и «тщетно пытаться отсрочить его приход» - так писал поэт, и так многие на Востоке ощущали судьбу.

Когда наконец им было разрешено покинуть Тегеран в продолжить свое путешествие, было уже лето. Беневени и его посольство прибыли в Бухару только в конца 1721 года, проведя в дороге пять месяцев. Всего же путь из Астрахани до Бухары занял два с половиной года.

Верст за десять от Бухары посольство ожидала торжественная встреча: целая кавалькада придворных в шелковых китайских халатах, расшитых золотом. Посольство было с почетом препровождено в отведенную для него резиденцию.

За несколько дней до приема старший евнух, любимец хана, уточнил с Беневени ритуал аудиенции - как входить, как кланяться, когда и на какое место садиться. В деталях была согласована речь» которую он собирался прочесть в ответ на приветствие хана.

В обширном зале приемов, на возвышенности, окруженный ближайшими людьми, хан торжественно принял посла российского императора. Не просто должен был подать ему Беневени грамоту царя, а войти, держа ее на голове обеими руками. И не просто принять надлежало ее хану, а возложив на нее руку, что означало величайшее внимание и почтительность.

Шелковый расшитый халат переливался на хане, а зеленая чалма означала, что он совершил хаджж - паломничество в Мекку. Борода и брови хана были окрашены хной, как принято при персидском дворе. Движения его были уверенны, а голос звучал властно. Выдавали хана только глаза. Извечная, беспрестанная тревога таилась в них.

Чего постоянно боялся хан Великой Бухары? Хивинских набегов? Персов? Коканда, который постоянно тревожил ханство с востока? А может, хан смертельно боялся беков, тех самых вельмож, что уверенно восседали по левую и правую его стороны?

На речь посла, который зачитал ее по-турецки, хан отвечал по-русски: «Хорошо, изрядно».

Так началось трехлетнее пребывание Беневени в Бухаре.

Начало этого пребывания, казалось, было благоприятно. Продолжение оказалось мучительно. Что же касается завершения и шанса вернуться, то до этого Беневени предстояло еще дожить.

Дом, предоставленный послу, был просторен, а сад тенист и прохладен. Какие-то нищие постоянно сидели в тени ворот, и прохожие отдыхали под сенью ближайшего дерева. Если послу приходила мысль выйти за ворота и пройтись по улице, за ним всегда следовала тень. Если он выезжал куда-нибудь верхом, из соседнего переулка появлялся всадник и следовал за ним на почтительном расстоянии. Одарив любимца хана, старшего евнуха, Беневени осведомился у него о странном этом порядке.

Господин, - отвечал евнух, лицо и голова которого были похожи на черепашьи, - благородный и щедрый господин Я, жалкий раб великого хана, не могу ведать о таких делах. Но полагаю, что если кому и приказано сопровождать неприметным образом выезды господина посла, то делается это ради его же блага и безопасности. Благородный и великодушный хан не хочет обременять господина посла навязчивым вниманием своих слуг. Благодеяния его не назойливы, а милости не явны...

Правда, люди посла были вроде бы свободны от такого сопровождения. Но кто бы мог сказать точно?

Пока Беневени был поглощен своими посольскими обязанностями, визитами к хану, приемами, одариванием ханских любимцев и вельмож, люди его, чтобы не томиться от безделья, занялись кто чем мог. Казачий сотник стал промышлять торговлей при большом бухарском базаре, интересуясь заодно, какие товары есть и каковы цены в других городах ханства. А также сколько дней пути в эти города.

Другие обнаружили в себе, не без помощи Беневени, величайшую склонность к рыболовству и целые дни проводили за этим занятием на Зеравшане. Потом стали ездить к Амударье. То ли плохо клевала рыба, то ли искали они каких-то особо удачных мест, но рыбаки не оставались подолгу на одном месте, добираясь порой до самых отдаленных берегов и притоков. И только Беневени да сами рыболовы знали, с каким уловом возвращались они всякий раз: в небольших мешочках, на всякий случай заранее спрятанных в одежде, были образцы песка, взятого в разных местах реки. В беловатом, крупном речном песке мелькали желтые искорки золота. Потом образцы эти с надежным человеком Беневени тайно переправит в Россию, в Петербург.

«Доношу, - писал он царю, - что Аму-Дарья начало свое имеет не из золотых руд, но в нее впадает река Гиокча, из которой входит золотой песок в Аму-Дарью. Последняя река вытекает из гор, богатых рудами, близь Бадахшана. При ее верховьях тамошние жители находят в горах крупные зерна золота, особенно в летнее время... »

В отличие от других своих писем это Беневени писал шифром, или «цифирью», как называли это тогда.

В горах же тех, продолжал Беневени, «золото и серебро искать заказано и непрестанно в таких местах караул держат». В других местах, о которых разведал посол и его люди, были залежи меди, квасцов, свинца и «железа самого доброго». В Шеджелильских же горах, писал он, находятся серебряные руды. Но, как и бадахшанское золото, серебро в этих горах за семью печатями. «Я-то прежде слышал от Татаров, - продолжал посол, - а потом подтверждение имел от одного полоненного, старого Русака, который мне яко презентитесте сказывал, что при Аран Хане Хавинском (тому будет тридцать лет) один Кизильбаш Хану донес, что в таких горах серебро и оного много достати можно; чего ради хан, определя работников, послал оного немедленно такое серебро искать, и с невеликим трудом сыскано и Хану на образец большой кусок камени прислано, из которого при пробе больше половины серебра вышло; что услуша Озбеки большие, собравшись, и вдруг к Хану приступили, представляя ему, что такое серебро не только вынимать не надлежно, но про него ниже человеку дати ведать не довелось, ибо могут с того легко войну с соседями нажить. Чего ради Хан того ж часу велел сысканную руду по-прежнему зарыть и оного рудокопца живого в землю закопать».

Узнав о таком эпизоде, Беневени, понятно, должен был стать еще осторожнее. «Озбеки большие», то есть узбекские предводители и беки, рассудили, с точки зрения своих интересов, разумно - если бы о серебре или золотоносных рудах узнали в Персии или Китае, Бухаре не миновать бы нашествия. Вот почему информация эта не должна была уйти за пределы ханства. Рудознатец же, думавший заслужить милость хана, поплатился за это жизнью. Жизнью же должен поплатиться за это и всякий, будь то сам посол или кто из его людей, если он захотел бы приблизиться к этой тайне, узнать о ней, передать в свою страну.

Если хотя бы тень подозрения пала на посла, он в все, кто прибыл с ним, были обречены. Ни хана, ни его беков, людей в парадных одеждах, с непроницаемыми и надменными лицами, невозможно было бы убедить, что Россия не собирается ни нападать, ни отнимать у них эти земли.

Они не могли бы поверить этому, потому что это лежало бы вне привычных и понятных им действий. Если сильный может взять, то сильный всегда берет. За Россией же была сила, это они знали.

В инструкции, составленной послу при отъезде, содержался особый пункт - можно ли в то место, где меется золото, доставить людей и «не будет ли то противно Бухарцам?». Иными словами, не нарушит ли суверенитет бухарского ханства приезд людей из России и шведских специалистов, припасенных для этого случая? Вот почему так подробно старался разузнать Беневени и сообщить царю, что Балх, где есть в горах золото, отложился от Бухары, независим и имеет своего хана.

«Не будет ли то противно бухарцам?» - об этом думали в Петербурге. Пока сведения получаемы от других, это информация из вторых рук. Если не сам Беневени, то кто-то из его людей должен побывать в местах, где есть золото. Кто? Рыболовам в горах делать нечего. Значит, отправиться должен кто-то из людей торговых.

Казачий сотник, что приторговывал при бухарском базаре, постепенно расширял круг своей деятельности. С попутным караваном побывал он в Газли, недалеко от столицы. Через месяц-другой отправляется в Самарканд. И только на третий или четвертый раз решил он направиться в сторону Бадахшана.

Много важного и интересного удалось разведать сотнику во время этих его поездок и про золото, и по торговым делам. В Балхе и Бадахшане на базарах встретил он кое-какие российские товары. Видел он там и другое - английские изделия, сукна. Это были первые знаки, первые гости из далекой Англии в тех краях. Казачий сотник, вернее, купец, а еще точнее - разведчик, побывавший там со своими товарами и приказчиком, заметил это и особо оговорил в своем донесении. Следом за английскими товарами должны появиться сами купцы. И не только они.

Пройдет не так много времени, и во дворцах среднеазиатских эмиров, на улицах городов и базарах появятся новые фигуры. Обычно это люди, свободно говорящие на местных языках, нередко принимающие обличье местных жителей, хотя военная выправка и выдает их. Но они появятся позднее, и вступить с ними в схватку предстоит уже не Беневени и не его казачьему сотнику, а тем, кто сменит их потом в восточных делах русской секретной службы.

С донесением о золоте Беневени отправил в Россию самого сотника, оговорив в письме, что сотник тот «везде верную свою службу со особливою смелостью оказал, ибо я его в некоторые дела употреблял и в разные места про золото проведывать посылал».

Отправляя гонца, Беневени не был уверен, доберется ли тот до родины. Курьер, отправленный к нему из Астрахани, был убит по дороге. Другой, следовавший из Бухары, пропал бесследно. В Хиве, что лежала на пути всем торговым людям, ехавшим в Астрахань или обратно, учиняли доскональнейший обыск, ища скрытых писем.

Такой обыск был делом неслыханным и ни в каких землях не принятым. Когда очередной караван прибыл в Хиву, никто из ехавших не возмущался этим более, чем грек Дементий, купец и турецкий подданный, следовавший из Бухары на Астрахань и далее к себе в турецкие земли.

Меня в Константинополе знают! Во дворце его величества султана, вот где принимают мой товар! Я расскажу там о здешних делах. Ни один купец не захочет ехать сюда!

Грек так горячился, так был возмущен, что чиновники решили оставить его в покое. Ведь если и правда из Константинополя придет жалоба на имя хана, виноваты окажутся они, хотя делают это по ханской воле. И им, а не кому-нибудь, не сносить тогда головы.

Отпущенный ими без обыска грек, уплатив положенные пошлинные деньги, следил, как работники укладывали тюки на верблюдов, когда к чиновникам приблизился один из грузчиков, верзила в грязном синем халате и таком же платке, обмотанном вокруг головы. Был человек тот силы великой и работал по найму на погрузке разных товаров. Сам же он был из русских, из числа тех немногих, кто, приняв ислам, избавился этой ценою от рабства. Он зашептал что-то главному, указывая глазами на грека, и главный слушал его, несколько отодвинувшись брезгливо.

Как мусульманин мусульманину говорю, эфенди. Не простой человек этот грек. От царского посла он. Я в Бухаре вместе их видел! Вели взять его, вели вязать! Пускай его попытают!

Поймав на лету мелкую монету, он отбежал в сторону, как делает собака, схватив кость. А потом, выглядывая из- за угла навеса, смотрел злорадно, как с двух сторон приблизились к греку туркменские солдаты, как схватили его и спутников, бывших с ним, и поволокли, чтобы отдать страже и посадить под замок.

В каменной башне, куда бросили их, Дементий продолжал возмущаться. Но двое других купцов и приказчики, бывшие с ними, молчали и смотрели на него исподлобья. Это он виноват, что схватили их, из-за него все. Пришлось объяснить им кое-что. Пришлось сказать, что если и правда решат, будто отправлен он от посла, то остальным тоже не жить. Потому что вместе путь их из Бухары на Астрахань - заодно они, значит. Нужно вместе держаться и на одном стоять. Торговые люди, мол, они и подданные его величества султана. Лучше бы, конечно, если б они могли назваться персидскими подданными. Персии здесь боятся. Но зато и обнаружить обман было бы легче. Так, порешив стоять на одном, провели они ночь в темнице, не ведая, что принесет им завтрашний день.

Утром загремели ключи, отворилась дверь, стража повела их не куда-нибудь, а во дворец. И допрашивать их взялся не кто-нибудь, а сам Ширгазы, хан хивинский. Одно повторял хан: признайтесь, какой злодейский умысел велел русский посол передать своим в Астрахани. Может, бумаги какие или письмо. Под пыткою все равно скажете. Лучше так говорите!

Но чем больше пугал их хан, чем больше был страх перед пыткой, тем тверже стояли они на своем. Отрицать все было единственным их спасением. Да и в чем было виниться?

Пытать их не решались. Нельзя пытать подданных другого государя, не доказав их преступления. Они же упорно отрицали всякую сваю вину. Семь ночей держали их в каменной башне. Семь дней водили на допрос. Уж и палач был призван, и мастера пыточных дел. Только махнуть рукой хивинскому хану, и отдадут их палачу и отведут в подземелье, что у Черных ворот.

Не махнул рукой хан. Через семь дней стража вывела их из темницы, отвела в караван-сарай и ушла. Они не сразу поняли, что это значит, и не сразу поверили. А, едва поверив, поспешили к своим товарам. Все было на месте, все было в порядке, кормлены и поены кони и верблюды. Ничто не мешало им отправиться в путь хоть сегодня.

И они отправились не мешкая. Правда, можно было подождать большого каравана, который должен был идти дня через два. Но никто не хотел оставаться в Хиве ни часа.

Только когда они отошли достаточно далеко от города, поверили окончательно, что смерть минула их. Но беда все-таки шла за ними следом. На четвертый день в степи нагнали их каракалпаки и отняли все товары. Сколь ни прискорбен был тот убыток, после пережитого они старались не роптать. Тем паче что нападавшим и убить их ничего бы не стоило. Или увести в плен, чтобы выгодно продать в рабство. Те же хивинцы купили бы их. Не сделали этого каракалпаки. Даже коней не отняли. Оставили им жизнь и позволили идти своим путем. Дай им бог, этим степным разбойникам!

После всего, что было пережито, путешествие по морю на русской торговой шхуне воспринималось уже как конец путешествия, как счастливое его завершение.

В Астрахани, пока спутники его рядились на гостином дворе о кредите, дабы поправить дела, Дементий, узнав, где дом господина губернатора, поспешил туда. Там, явившись пред самим лицом губернатора, велел слугам снять и принести седло со своего коня и вспороть его. Оттуда вынул он тряпицу, а в ней письма на имя государя и Петра Шафирова, подканцлера. Потом же, оставшись с господином губернатором наедине, долго говорили о чем-то.

А скажи-ка, как ты мыслишь, - допытывался у купца губернатор, - хан хивинский своей ли волей против российской стороны такой афронт держит? Или персы его к тому понуждают?

Но Дементий не был разведчик. Был он купец, иногда - курьер для тайных поручений. Поэтому отвечал он так:

Когда человеку рубят голову, ваше превосходительство, какая ему разница - тот, кто рубит, творит ли это по своей воле или по приказу? Так и с ханом хивинским. По своей воле или нет держал он нас и лютой казнью грозился, о том мы не помышляли.

В отличие от купца Дементия государственным людям Российской империи знать это представлялось весьма важным. Независим ли в своих действиях хивинский хан? Независим ли хан бухарский?

За годы, проведенные в Бухаре, Беневени убедился, что хан во всем, что он делает, оглядывается на беков, стоящих у его стремени. «До сих пор, - писал он царю, - я не имел случая переговорить с Ханом; только говорил с ним на гулянье за городом, куда нарочно он приглашал с собою; но и то при людях. Я знаю наверное, что он желает со мною наедине повидаться; но не знает, как бы это сделать, чтобы Узбеки не узнали. При Хане есть любимый евнух, у которого в руках все управление; подарками я его подкупил, и он меня поддерживает»,

Достопочтенный Ибрагим-бей, - говорил Беневени евнуху в своей резиденции, куда пригласил его, дабы никто не мог их слышать. - Ценя ваше высокое расположение к делам моего государя, хочу просить при случае поговорить со светлейшим ханом о торговом договоре с Россией. Пусть бухарские и российские купцы ездят безбоязненно и беспошлинно. От этого великая выгода обеим сторонам будет. И само собой, те, кто содействовал этому, забыты никак не будут.

Евнух наклонял голову в тюбетейке, расшитой камешками ляпис-лазури и золотом, и молчал, поглаживая одна о другую свои мягкие, женственные руки. Тогда посол «вспомнил» о дарах, приготовленных для него, и велел казаку, чтобы принес. Входил казак, чубатый, в малиновой рубахе с кистями и сапогах, словно и не было никакой Бухары, а сидели они где-нибудь в Оренбурге или Саратове. Но выходил он, оставив ящик с дарами, ступая бесшумно по высоким коврам, и Бухара снова вступала в свои права. Евнух долго разглядывал парчу, смотрел на свет, дул в меха и прикладывал к щеке, проверяя, мягкие ли. И, только утешив душу и налюбовавшись, продолжал разговор, продолжал с того же слова, с той фразы, на которой прервался.

При случае и благорасположении обстоятельств я буду говорить со светлейшим ханом о торговых делах. Светлейший хан на сердце носит заботы своих подданных и не преминет во благовремение утешить их.

Есть еще одно дело, достопочтеннейший Ибрагим-бей. У Бухары, как и у России, есть враги. Высокочтимый хан мог бы в лице российского императора обрести великую опору и непобедимый меч для сокрушения своих врагов. Военный союз - вот что нужно нашим странам. Если кто-нибудь нападет на бухарское ханство или изнутри вздумает угрожать власти великого хана, российское войско по его просьбе придет ему на помощь. Зная это, ни один враг не посмеет посягнуть на священные пределы ханства.

Но евнух словно не слышал его. Он разглядывал перстни на коротких розовых своих пальцах и любовался игрой камней.

Беневени не собирался сегодня дарить ему еще что-то и пожалел, что не догадался заранее разделить дары на две части, сообразно двух частям разговора. Пришлось выйти и распорядиться. Снова вошел казак, неся новые подарки. Снова евнух долго разбирал их, рассматривал и любовался. После чего, однако, опять стал разглядывать свои перстни и то, как играют камни. Подарки он принял, но говорить с ханом об этом деле не стал. Не хотел или не мог.

Военный союз делал бы ханство независимым от Персии, позволил бы не бояться вторжения персидских войск, происков Хивы и Коканда. Но беки, держащие руку Персии, а главное, Муса-бек, что стоял по левую сторону от ханского трона, не дадут хану заключить этот союз. Если же хан и попытался бы совершить это, волею шаха и послушных ему беков дни строптивого хана были бы сочтены. А новому хану не нужен будет бывший евнух прежнего хана. Если ему и удастся избежать заведомо прискорбной участи своего хозяина, безвестие, забытье и отсутствие почестей станут его уделом.

Неужели русский посол не понимает этого? Неужели он думает, что кто-нибудь станет поступать себе на погибель?

Полюбовавшись еще какое-то время затейливой игрой камней, евнух повторил, что постарается сказать хану о торговом договоре, и стал прощаться.

Беневени не оставлял надежды поговорить обо всем этом с ханом сам. Поговорить с глазу на глаз. Если евнух не может (или боится) помочь ему в этом, есть другие люди. Есть сестра хана, есть нянька, которой хан доверяет. Посол передает им подарки, располагает к себе, покупает доверие и приязнь. Но хан колеблется, хан боится. Купленный персами Муса-бек может так же купить и его сестру и няньку. И кто знает, не передают ли они ему каждое слово посла, каждое слово хана?

В день, когда Беневени праздновал день именин царя, хан ночью без свиты, один явился к нему и, видно, хотел говорить без свидетелей. Но увидел, что у посла в гостях были беки, и не решился. Однако сделал величественное лицо и поздравил с праздником. У самого же в глазах был все тот же страх - не сочтут ли беки, будто у него какие-то тайные дела с послом, не усмотрят ли в том опасности себе или Персии?

Летом 1722 года начался Персидский поход русских войск. Муса-бек и другие, что тайно старались вредить послу, присмирели. Когда же стало известно о взятии Дербента, Решта, Баку, приуныли на глазах или, как принято было говорить в Бухаре, червь печали поселился в их сердце. Правда, они пытались несколько развеять эту печаль и обрести утешение, оказывая всяческие неискренние и запоздалые знаки внимания российскому послу.

В эти же дни неожиданный посланец посетил Беневени. Это был гонец от хивинского хана. Хан писал, что радуется победам русского войска. Хан сожалеет, что на его земле по недоразумению оказался убит русский посланник и пострадали его люди. У хана нет лучшего утешения, как надеяться, что, возвращаясь обратно, господин посол согласится следовать через Хиву. Это кратчайший, да к тому же и наиболее безопасный путь. Так писал хивинский хан российскому послу Флорио Беневени, когда русские войска вступили в пределы Персии и дальнейшие их планы не были никому известны.

Беневени же, выполнив свою миссию как разведчик, сделав все, что он мог как дипломат, действительно помышлял о том, чтобы вернуться обратно. Тем более что начавшиеся междоусобицы и смуты делали его пребывание и вовсе бессмысленным.

Наконец от государя было получено разрешение на отъезд, и он стал говорить об этом с ханом. Хан отвечал уклончиво. Хан ждал, что скажут об этом беки. Беки же, и даже Муса-бек, сами не знали, что сказать. В Персии царил разлад и смуты, и, хотя содержание выплачивалось им по-прежнему, в Тегеране тоже не ведали, что надлежит делать: по-прежнему бороться ли с русскими, или, может, искать в них союзников хотя бы против Османской империи? Неопределенность персидских дел породила такую же неопределенность в Бухаре.

«Сколько ни старался об отпуске моем, никакого решения получить не мог, - доносил посол. - Только обманывают под разными предлогами и проводят, постоянно обнадеживая... После того, когда уже все, что имел, роздал на подарки здешним министрам, упрашивая беспрерывно, чтобы меня отпустили, я получил от Хана конжед-авдиенцию; он вручил мне грамоту; но отпустил метя только на словах. Хотя Хан приказал во всем меня удовлетворить и, как можно скорее, отправить с конвоем до Персидской границы, но его министр ничего не исполнил... »

Ситуация, ставшая знакомой еще по Персии.

Только через полгода, после неимоверных усилий Беневени удалось в конце концов выехать из Бухары.

Накануне заглянул к нему бывший посол бухарский в Петербурге, Пришел проститься. Они почти не виделись в Бухаре. «То, что должно случиться, должно случиться, и тщетно пытаться отсрочить его приход>, - посол по-прежнему через эту формулу ощущал жизнь и судьбу. Но на этот раз он не был уверен, что у переправы через Амударью с Беневени должно случиться именно то, что замыслил Муса-бек. Поэтому он сказал Беневени, что хочет полюбоваться цветами его сада. На языке» который Беневени научился понимать, это означало приглашение к конфиденциальному разговору. И действительно, выйдя в сад, посол шепнул ему несколько слов и, словно испугавшись, что пошел не только против всесильного Муса-бека, но и, возможно, против судьбы, стал прощаться.

Они не говорили «до свидания» друг другу. Они знали, что не увидятся никогда, даже если Беневени удастся избежать гибели и обойти смертельные ловушки, уготованные на его пути.

Несмотря на то что стало ему открыто, Беневени не мог уже ни отсрочить столь давно ожидаемый отъезд, ни изменить маршрут. Он не стал делать это еще по одной причине. Приход посла, что это - действительно предостережение друга? Или предательский, тонкий ход все того же Муса-бека, чтобы задержать его в Бухаре? Только выйдя в Амударье на переправу, будет он знать правду. Но тогда может оказаться уже поздно. Наверняка поздно, А может, и правда, существует судьба и того, что должно случиться, нельзя избежать? Проведя в Бухаре три года, человек невольно начинает смотреть на вещи иначе, чем смотрел до тех пор.

Когда посольство приблизилось к городу Чикчи, что лежал на пути и был в десяти верстах от переправы, несколько бухарцев, приставленных к каравану, сказали, что им нужно ехать далее. Беневени догадался, куда спешили они. Очевидно, посол сказал правду. «Оные шпионы, - писал он потом, - вперед уехали ко Туркменам ведомость об нас подати; и то учинилось пред полудни». А после полудня начался проливной дождь, который задержал посольство в Чикчи на целые сутки. Это и была та самая рука судьбы, в которую так верил бывший посол бухарский. За это время Беневени получил точные данные - у переправы их ждала банда местных кочевников. Они должны были налететь, когда половина посольства переправится, а другая будет еще на той стороне реки.

Конечно, это был более продуманный ход, чем то, что совершил Ширгазы, хан хивинский. Убить посольство в пути, чужими руками - в этом случае двор бухарский и сам хан оставались в стороне. Тем более что они могли бы сказать, что и их люди погибли при этом. Что, впрочем, было бы правдой.

Но, очевидно, Беневени стало бы известно о том, что готовилось, даже если бы посол бухарский не сказал ему об этом. Разведчик не зря провел здесь три долгих года. У него были люди, узнававшие тайные вести и сообщавшие ему о многом. В течение дня, когда посольство было в Чикчи, ему «ведомость подал один друг» о большом отряде, секретно посланном из Бухары, чтобы перехватить русских, если им удастся избежать засады у переправы.

В этой ситуации оставалось одно - вернуться в Бухару.

Отсюда, из Бухары, Беневени пишет последнее свое письмо царю. Доберутся ли они до русских крепостей, что у Каспия, неведомо. Письмо же, посланное через верных людей, должно дойти. И вести, которые он сообщает о судьбе посольства и о делах бухарских, эти вести должны будут достичь царя. Пишет он о разорении, замешательстве и бунте, которые переживала Бухара в те дни. Пишет о своевольстве беков. А также о краске для шелка, секретом которой владеют бухарцы. Сам же народ бухарский, пишет посол, «люди обходительные».

Кроме того, еще одну важную весть подает он в Россию в последнем своем письме. Причина всех их бед, а возможно, и будущей гибели посольства - житель «города Таскента из Туркестанской орды, именем Хаджи-Раим». Доносчик и ябеда, он подал хану письмо, в котором писал, что курьеры, мол, «которые к нему, Флорию, посылаются, шпионы и ездят под именем купечества и осматривают земли Бухарские, Хивинския и Туркестанския». Хан дал ему копию того доноса «на ориентальном языке». Сделал же хан это тайно от Муса-бека и других, потому что по-прежнему ласков к нему. Хан же сказал ему, что доносчика того можно схватить в Уфе или Тобольске, где он «имеет купечество».

Просил же он также у государя императора прислать ему грамоту для шаха персидского, чтобы дал тот ему в пути охрану от разбойников и пропустил бы через свои земли.

Но ответа и царской грамоты получить ему не пришлось.

Поняв, что не удалось погубить посольство в дороге, Муса-бек и другие, кто держал персидскую сторону, потребовали от хана: посла «потерять и ограбить, а людей всех в полон взять». На тайном совете только ближний министр защитил его, говоря, что посла как гостя должно проводить с честью до персидской границы. Не потому говорил это, что Беневени задобрил его или подкупил подарками, а потому, что, живя в жестокий и вероломный век, не любил жестокость и избегал вероломства. И такие люди были в то время, хотя век их и был недолог.

Но сколько сможет хан противостоять воле беков, которые сильнее его?

В первых числах апреля из городских ворот Бухары вышел татарин, ведя за собой четырех верблюдов. У ближайшего колодца он наполнил водой бурдюки из толстой ослиной кожи, погрузил их на верблюдов и отправился дальше по дороге, что вела на Хиву. Солнце светило ему в лицо, он ехал на первом верблюде, ведя за собой остальных, пока Бухара не скрылась за горизонтом.

Соглядатаи доносили Муса-беку, что российский посол совсем отчаялся, видно. Сам он и люди его все больше сидят дома и на улице почти не показываются. Приходил к нему только русский купец один, да и тот скоро ушел.

Не ведал Муса-бек и осведомители, что этот день был последним днем русского посла в Бухаре. В полночь он сам и часть людей, бывших с ним, выбрались по одному через боковую калитку сада. На дальней окраине, за бахчами их ждали уже казаки с оседланными конями. Когда луна зашла, двадцать восемь всадников поскакали от города в сторону Хивы.

Был уже день, когда они достигли наконец степи и нагнали своего водовоза. Три бесконечных дня безводною степью ехали они еще после этого, прежде чем вышли к первому колодцу.

Иного пути, кроме Хивы, в Россию не было. Перед ними лежала раскаленная степь, пустыня и путь в Хиву. Но в Хиве убили Бековича и казнили его людей. Что ждало их?

Русское посольство было встречено за две версты от города. Посла поздравили с приездом. Отметив, что он в дорожном платье и в бороде, просили переодеться для чести хана. Беневени был уже «во французском платье», когда при въезде в город его встретил любимец хана Достум-бей. При европейских дворах таких любимцев называли «фавориты», часто добавляя к этому слово «всесильный». Достум-бей был всесилен. Беневени понимал это. Человек этот, писал он в дневнике, «имеет значение более самого хана; его трепещет вся страна».

Мы приглашали тебя ехать на Хиву, - сказал ему Достум-бей при встрече. - Почему же ты медлил? Может, ты не верил нашим словам?

Я верил обещаниям твоим и хана, - так отвечал Беневени. - Не ехал же долго по многим причинам. Самовольно, без указа государя ехать я не мог. Гонец же, который вез его письмо, был убит дорогой. Во-вторых, я опасался бухарского хана, который враг Хивы. Он постоянно пугал меня судьбою князя Бековича. Я же искал тому удобный случай и вот прибыл сюда, потому что всегда считал дорогу на Хиву безопаснее, выгоднее и почетнее.

В каком смысле ты считал дорогу на Хиву для себя почетнее?

Я долго и почти бесполезно прожил в Бухаре. Со мной обходились дурно, несмотря на многие мои подарки и подношения. Я надеюсь, что здесь хан примет меня с должной честью, что будет для общей пользы, чтобы утвердить святой мир между нашими народами.

Персидский поход только что завершился, и гром русского оружия висел еще в воздухе. Поэтому слова о мире понравились всесильному любимцу хана. Приятно была слышать ему и упрек в адрес Бухары, с которой Хива пребывала в беспрестанных военных стычках.

Хан соизволит принять тебя на днях, посол, - сказал он. - А пока приготовь подарки для светлейшего хана, для меня и восьми беков.

Беневеки распаковал то немногое, что осталось, что сумели захватить с собой в далекий и трудный путь: пару черно-бурых лисиц, серебряные часы и кофейник английской работы, тот самый, что был с ним все эти годы, дюжину фарфоровых чашек, шесть кусков позумента, зеркало с рамкою из янтаря. Достум-бей осмотрел подарки, поджал тонкие губы и в ярости молча вышел из комнаты.

Он думает отделаться столь ничтожными дарами! - возмущался он во дворе, садясь на коня. - Бухарцев дарить умел! А отсюда хочет уехать даром!

Начались переговоры через посредников и третьих лиц.

Я желаю добра послу, - говорил Достум-бей раздраженно. - Я желаю добра. Пусть посол к своим подаркам добавит серебряные пояса, которые могут доставить из Бухары, а здесь, в Хиве, пусть купит сукна. Я же выберу двух из его коней, что пойдут в подарок его величеству, хану хивинскому.

Когда купцы принесли сукно, всесильный человек и любимец хана велел тайно отнести его к себе и отмерил там. кусок себе на кафтан.

У Беневени не было выбора. Участь князя стояла у него перед глазами. Должно было снести все вымогательства, всю алчность и всю ложь. Его люди и он сам должны вернуться в Россию.

Наконец хан Ширгазы принял подарки и согласился на аудиенцию. Казначей Досим-бей, погубивший в свое время князя Бековича, сидел по левую руку хана. Он улыбался и кивал послу. Он знал - этот не уйдет тоже. Во всяком случае, уйдет недалеко. Незачем убивать его перед шатром хана, если это может быть сделано в пустыне. Незачем делать это ханским воинам, среди бродячих кочевников всегда есть охотники такого рода дел. Они уже знают. Они ждут только знака. И он, казначей Досим-бей, когда будет надо, подаст им этот знак.

Поэтому казначей был особенно ласков с послом, был участлив с ним и любезен. Более того, он был искренен в этой любви и ласке. Так скрипач любит свою скрипку, а садовник - розы. Казначей вовсе не ненавидел Беневени, как не ненавидел он и князя. Можно ли ненавидеть людей, благодаря которым поднимаешься в собственных глазах, глазах хана, а главное - персидского двора?

Пусть скажет нам господин посол, какая страна нравится ему больше, Бухара или Хива? - Это был шутливый вопрос, но Беневени почувствовал в ханских словах ловушку. В чем ловушка, этого он не знал. Естественно, все ожидают, что он скажет, что Хива ему нравится, в Бухара - нет. Вопрос рассчитан на этот ответ, Значит, этого-то ответа он я не должен дать.

Обе хороши, - отвечал он, - но летом так жарко! Для меня этот климат вреден, лучше уж русские холода.

Но, говорят, Бухара богата, - продолжал хан,- говорят, в ней находят золото.

Теперь он видел ловушку, ясно видел открытую ее дверцу, железное жало, пасть. Главное было - не переиграть, не сфальшивить. Беневени ответил, смеясь, словно усмотрел в том вопросе шутку и оценил ее:

Если бы в Бухаре было золото, оно было бы там дешево. А в России оно дешевле. Разве не значит это, что Россия изобильнее золотом?

Хан вскинул выщипанные, крашенные персидской хной брови и стал расспрашивать, где и как добывается в России золото. Разговор перешел в другое русло. Ловушка не захлопнулась, открытая пасть ее осталась позади. Но нужно было помнить о ней, чтобы не попасть в нее случайно, забыв и оступившись.

Через несколько дней один из беков говорил Беневени, как понравился Ширгазы весь его разговор и то, как отвечал посол на вопросы. Особенно, когда посол объяснял им действие боевых бомб и гранат. «Если у русских есть такое оружие, они непобедимы» - так сказал будто бы хан после ухода посла. И еще одну вещь сказал он, доверительно передал ему бек. «Дай бог, - сказал хан, - чтобы он действительно не знал о золоте, что водится в наших странах». Передав эти слова, бек понимающе подмигнул Беневени.

Беневени не мог не улыбнуться столь наивной, столь откровенной хитрости. О каком золоте идет речь? - удивился он. Это все сказки для малых детей. Здесь, правда, есть настоящее золото, хотя ни хивинцы, ни бухарцы, кажется, не ценят этого.

Я захватил с собой прекрасные образцы. Угодно ли будет достопочтенному беку взглянуть?

У бека от волнения и нетерпения ладони стали влажными.

Беневени вынул мешочек и высыпал на ладонь продолговатые крупные семена. Это были семена хивинских и бухарских дынь.

Вот настоящее золото. Если не удастся вырастить их в России, я пошлю несколько семечек к себе в Италию.

Бек был разочарован и сопел сердито. Беневени, естественно, сделал вид, что не заметил его огорчения, и стал угощать гостя.

Убедил ли этот разговор Ширгазы? Через пару недель при хане состоялся тайный совет, на котором решалась участь посла. Давно ли такой же совет был при бухарском хане? Как и там, раздавались голоса - не отпускать Беневени. В отличие от бухарского хана Ширгазы был согласен с ними.

Он слишком много знает о нашей стране, - сказал хан.

Но казначей почтительно возразил хану. Посла можно и отпустить. Если он и узнал что секретное, то давно мог сообщить об этом через купцов в письмах своему царю. Пусть посол будет отпущен с почетом.

Хан удивился этим речам, но не подал вида. Если человек шаха заступается за посла, это весьма неспроста. Видно, поражение, что русские нанесли персам, заставило их считаться с Россией и бояться ее. Так понял эти слова хан, так он воспринял их. Но, если Персия не хочет сердить Россию, Хиве тем паче не следует делать этого.

Я считаю, - сказал Ширгазы без всякой, казалось бы, связи с предыдущим, - что нам тоже надо отправить посольство к царю. Лучише всего, если оба посла выедут вместе.

Если бы казначей умел скрипеть зубами от ярости, наверное, он скрипнул бы ими в ту минуту.

Ширгазы все реже прибегал к его советам. А последнее время, казалось, стал забывать о нем совсем. В словах баев, обращенных к нему, вместо недавнего раболепия и лести стали проскальзывать если и не пренебрежение, то нека готовность к этому. Поражение Персии обернулось его унижением. Но не падением же, не немилостью? На всякий случай он стал хвалить дальновидность хана, принявшего столь мудрое решение об отправлении посольства. Любимец хана Достум-бей при этих словах чуть усмехнулся презрительно. И это заметили все.

Так Беневени получил надежного попутчика и конный эскорт, сопровождавший их вплоть до Гурьева-городка. 17 сентября 1725 года Флорио Беневени и люди, бывшие с ним, благополучно достигли Астрахани.

* * *

Пятнадцать лет спустя в Хиве случилось быть поручику Оренбургского драгунского полка Дмитрию Гладышеву и геодезисту Муравину, сопровождавшему его. Они застали здесь бывших казаков и драгун из посольства князя Бековича-Черкасского. Все это время они были в рабстве и употреблялись для разных работ, весной же - для чистки сточных канав вокруг города. Это были немногие, кто уцелел и не был убит хивинцами. Когда-то они шли сюда с посольством, предлагавшим Хиве военный союз и дружбу.

Теперь у ворот Хивы стоял Надир-шах с огромным и беспощадным персидским войском.

Тогда-то хивинцы запоздало вспомнили о России. Поспешно привезли они в город и избрали ханом Абул- Хаира, киргизского хана, только за то, что был он российский подданный. Избрав его, столь же поспешно отправили письма шаху, что, мол, поскольку теперь они под властью подданного Российской империй и как бы осенены русским знаменем, то просят его пощадить их город. Для большей убедительности отвезти письмо шаху просили геодезиста Муравина - не столько из уважения к геодезии, столько в силу его военного мундира, который должен был произвести впечатление на шаха.

Русский военный мундир и российское подданство хана были не тем, чем можно было бы пренебречь в то время. Шах принял Муравина, обласкал ere и обещал пощадить город.

Возможно, так и было бы, если бы через пару дней у нового хана не сдали нервы. Он бежал из Хивы, прихватив с собой вопреки их воле русских офицеров.

Беспомощный и беззащитный город стоял теперь лицом к лицу с многотысячным, известным своей бессмысленной жестокостью войском. Не так ли, беспомощный и беззащитный, стоял князь перед шатром хана, когда ханские воины наотмашь рубили его саблями? Те, кто некогда с холодным любопытством созерцал, как убивали беззащитного человека, смотрели теперь, как войско Надир-шаха надвигалось на их город. Оно шло медленно, не спеша, занимая всю степь до самого горизонта.

Пожилые англичане и сейчас помнят слова: «Солнце никогда не заходит над Британской империей». Этот девиз они часто слышали в дни своей молодости. Его произносили их деды, повторяли отцы. Это было больше чем лозунг. Это был источник национальной гордости, повод к чувству исключительности и превосходства.

В то время, когда произносились эти слова, владения английской короны действительно лежали во всех частях света. Но имперские устремления не знают пределов.

Правда, устремлениям этим и политической экспансии всегда сопутствовал некий джентльменский набор аргументов: захват новых территорий необходим для торговли; подчинение других народов нужно для их же блага - во имя прогресса, развития и цивилизации, а также для распространения добрых нравов. С некоторых пор перечень этот пополнился еще одним аргументом: «русская угроза». Английской колонии, Индии, с севера угрожает якобы огромная и непонятная Россия.

Этот политический миф английские имперские круги использовали, чтобы обосновать собственное продвижение от индийских границ в Афганистан и государства Средней Азии.

И вот по улицам Кабула, по улицам Герата маршируют английские солдаты, а конные упряжки везут на север Афганистана горные пушки. Одновременно в соседних Хиве, Бухаре и Коканде проявляются английские «путешественники». Они очень любознательны и активны.

Но все эти игрища у дальних подступов границ России не застали ее врасплох.

СЫН и ВНУК

Сын эмира Бухарскаго Саид-Алим-хана генерал-майор Шахмурад Олимов (если определять национальность по отцу, то - мангыт, монгольское племя, отец вел родословную от Чингизхана). После разгрома Бухарского эмирата и бегства эмира в Афганистан воспитывался в Советской России, подростком выезжал на обучение в Германию, владел немецким языком. Нигде не удалось найти дату рождения и смерти, примерно — 1910 г. р. Обучался в военном училище и в Военно-инженерной академии им. Куйбышева. Писал письмо-отречение от отца примерно в 1929-1930 гг., что вполне объяснимо, т. к. Саид-Алим-хан оставался противником советской власти и приветствовал вторжение Гитлера.

Шахмурад Олимов - участник ВОВ, после ранения потерял ногу, преподавал в академии имени Куйбышева, дослужился до звания генерал-майора. Умер в Москве, точной даты смерти пока установить не удалось.

ДЕД

Эмир бухарский Сеид-Абдул-Ахад-хан

Большинство крымчан на слова «эмир бухарский» откликнутся одинаково: это же из знаменитой книги Леонида Соловьева о вечном страннике и насмешнике Ходже Насреддине! Правильно, но образ жадного и жестокого правителя писатель лепил с целой династии повелителей Бухары, а какими были в действительности последние из них? Историки, услышав этот же вопрос, непременно уточнят, какой именно эмир имелся в виду, и при имени Сеид-Абдул-Ахад-хан тут же откликнутся: как же, достойный был человек, прославившийся щедростью и добротой. А уж как любил Крым и сколько сделал для него…

Невероятный правитель

Чуть ли не полтора десятилетия подряд, с конца XIX века, газеты полуострова с завидным постоянством отмечали в своих корреспонденциях эмира бухарского. То писали об очередном его прибытии на Южный берег, то имя эмира появлялось в списке почетных членов разных благотворительных обществ, то в заметке о помощи бедным, погорельцам или голодающим мелькало упоминание о щедром пожертвовании повелителя Бухары благородной.

Сеид-Абдул-Ахад-хан на бухарский престол вступил совсем молодым, ему было 26 лет, и правление его началось неожиданно как для подданных, так и для придворных, привыкших к железной руке предыдущего правителя. Новый эмир отменил пытки, упразднил рабство и страшные подземные тюрьмы-зинданы, сузил ассортимент смертных казней — а их к тому времени насчитывалось немало, многие были долгими и мучительными. Именно с этого момента в Бухару в буквальном смысле слова хлынули деньги: немало русских промышленников заинтересовались залежами меди, железа, золота. Новый правитель поддерживал развитие банков, построил железную дорогу, телеграф. Для консервативной и мало отзывчивой на все новое Азии все, что делал эмир бухарский, казалось невероятным.

Звезды над полуостровом

В отличие от многих своих предшественников, эмир бухарский был легок на подъем, часто наезжал в Москву, Петербург, Тифлис, Киев, Одессу, а потом попал в Крым и с 1893 года каждое лето проводил в Ялте. Бывал он также в Севастополе и Бахчисарае.

Вот как описывали Сеид-Абдул-Ахад-хана крымские газеты: «Эмир выше среднего роста, на вид не более 45-ти лет. Очень хорошо сложен. Обладает приятным грудным баритоном; из-под его белоснежной чалмы блестят большие черные глаза, а его подбородок украшает небольшая окладистая борода. Хороший ездок. Обладает необыкновенной физической силой...».

Эмир бухарский очень любил награждать даже за незначительные услуги или просто понравившегося ему человека. Ничего удивительного, что, когда он регулярно стал наезжать в Ялту, многие видные горожане смогли засверкать орденами «Золотая звезда Бухары», которые щедро раздавал эмир. Одна из самых курьезных историй, связанных с подобным награждением, произошла в семействе Юсуповых. Они часто навещали эмира бухарского в Ялте, а тот несколько раз приезжал к ним в Кореиз. Во время одного из таких визитов представитель младшего поколения, Феликс Юсупов, решил продемонстрировать парижскую новинку для розыгрышей: на блюде подали сигары, и, когда эмир и его свита принялись их раскуривать, табак вдруг загорелся и… стал постреливать звездочками фейерверка. Скандал был страшный — не только оттого, что высокий гость оказался в смешном положении, сначала ведь и гости, и домашние, не знавшие о розыгрыше, решили, что на правителя Бухары совершено покушение. Но через несколько дней эмир бухарский сам отпраздновал примирение с Юсуповым-младшим… наградив его орденом с бриллиантами и рубинами.

Часто гостил повелитель Бухары в Ливадии, когда туда приезжало императорское семейство, а также в Суук-Су, у Ольги Михайловны Соловьевой. Это волшебной красоты местечко (теперь оно составляет часть детского лагеря «Артек»), эмира бухарского просто покорило. Он даже хотел купить его и предлагал хозяйке за дачу 4 миллиона рублей — огромные по тем временам деньги, но Ольга Соловьева не согласилась расстаться с Суук-Су.

Ничего удивительного, что, полюбив Южный берег Крыма, эмир бухарский решил построить здесь собственный дворец. Ему удалось купить участок в Ялте, где был заложен сад и выстроено великолепное здание (впоследствии оно стало одним из корпусов санатория для моряков Черноморского флота). Интересно, что сначала планировалось отдать заказ на строительство знаменитому Николаю Краснову, благодаря которому Южный берег украсился множеством архитектурных жемчужин. В фондах Алупкинского дворца-музея сохранились два эскиза и сметы к ним, выполненные Красновым для эмира бухарского. Один представляет собой итальянскую виллу, второй — восточный дворец со стрельчатыми окнами и восточным орнаментом. Но то ли бухарскому правителю не приглянулись оба варианта, то ли он хотел поддержать городского архитектора Ялты Тарасова, которого неплохо знал, но дворец стал строить последний. Здание с куполами, башнями и беседками действительно украсило Ялту, сам эмир назвал имение «Дилькисо», что в переводе означает «обворожительный».

Дворец пережил и своего сиятельного владыку, и хаос Гражданской войны, в котором не уцелели многие усадьбы, его при отступлении в 1944 году сожгли гитлеровцы, но все-таки эта память об эмире бухарском в Ялте сохранилась.

Улица имени Сеид-Абдул-Ахад-хана

Став сезонным жителем Ялты, Сеид-Абдул-Ахад-хан сразу заинтересовался общественной жизнью города: состоял в «Обществе помощи недостаточным ученикам и ученицам ялтинских гимназий», жертвовал деньги «Обществу помощи бедным татарам Южного берега», интересовался сохранением древностей Крыма, несколько раз был участником выставок животноводства. Дело в том, что высокое положение не мешало эмиру бухарскому быть знатоком овцеводства, его стада каракулевых овец были лучшими на родине, он лично торговал каракулем, поставляя на мировой рынок около трети продукции.

В 1910 году он на свои деньги построил городскую бесплатную лечебницу для приходящих больных. Это был очень щедрый подарок городу, в большом двухэтажном доме размещались лаборатории, комнаты для служащих, хирургические и гинекологические кабинеты, приемная на сто человек. Накануне открытия больницы он в очередной раз нанес визит семье Николая II в Ливадии, чтобы попросить высочайшего соизволения назвать лечебницу именем цесаревича Алексея. Эмир бухарский много лет был для Ялты своеобразным символом щедрости, за заслуги перед городом его избрали почетным гражданином и даже назвали его именем одну из улиц.

К слову, и многим другим городам, не только в Крыму, было за что благодарить эмира бухарского — в Петербурге, например, он построил Соборную мечеть, что обошлось ему в полмиллиона рублей.

Эмир Бухарский Сеид Абдул-Ахад-хан на торжестве закладки мечети в Санкт-Петербурге 3 февраля 1910 года. Рядом с эмиром — глава мусульманского духовенства ахун Г. Баязитов. По фотографии К. Булла.

Соборная мечеть в Санкт-Петербурге (современный вид)

Во время Русско-японской войны 1905 года Сеид-Абдул-Ахад-хан пожертвовал миллион золотых рублей на постройку военного корабля, который назвали «Эмир Бухарский».

Жизнь этого судна была бурной, но недолгой: во время революции экипаж перешел на сторону большевиков, потом сражался на Каспии (к тому времени его переименовали в «Якова Свердлова») и в 1925 году был разрезан на металл.

Последний из династии

Эмир бухарский Сеид-Абдул-Ахад-хан в последний раз в Крыму побывал незадолго до своей смерти, его не стало в декабре 1910 года: долгая болезнь почек, которая в последние годы мучила его, все-таки поставила точку в его интересной и деятельной жизни. В журнале «Нива» за 1911 год опубликованы некролог и телеграмма российскому императору от нового эмира бухарского, Мир-Алима, одного из сыновей покойного. Он благодарит за соболезнования «по кончины моего родителя и оказанные мне знаки всемилостивейшаго благоволения» и обещает идти по пути начинаний отца.

Увы, несколько лет царствования последнего эмира бухарского были не самыми лучшими для его государства: механизмы многих новаторств, запущенные отцом, крутились уже по инерции. А сам правитель не очень-то был склонен оказывать покровительство прогрессу и наукам. О годах его правления вообще сохранилось немного свидетельств современников, и те рисуют его не с лучшей стороны: поминают леность и равнодушие, а также чрезмерную тягу к земным удовольствиям. Молва приписывала ему гарем в 350 наложниц, которых свозили со всей страны.

В библиотеке Конгресса США хранится коллекция цветных снимков знаменитого фотографа Прокудина-Горского: в начале 1900-х он исколесил всю Россию, от Дальнего Востока до Средней Азии, чтобы запечатлеть на стеклянных фотопластинах свою империю. Есть среди этих снимков и парадный портрет Мир-Алима, эмира бухарского, — в шелковом синем халате с цветами, с саблей, золотым поясом.

Мир-Алим

В лице — отцовские черты, но без тонкости и одухотворенности, что были у прежнего правителя. Он еще не знает, что станет последним из эмиров Бухары и большую часть своей жизни проведет в изгнании, будет жить милостью афганского эмира и умрет в чужой стране. Он еще успеет попросить, чтобы на могильном камне высекли такие слова:

Эмир без родины жалок

и ничтожен

Нищий, умерший на родине, —

воистину эмир.

Может быть, он тогда вспоминал об отце, который оставил о себе добрую память не только на родине.

ОТЕЦ

Эмир бухарский САЙИД АМИР АЛИМ-ХАН

Сейид Мир Мухаммед Алим-хан последний эмир Бухары, правивший до захвата Бухары Красной Армией 2 сентября 1920 года, представитель узбекской династии тюркского рода Мангыт.

Хотя Бухара имела статус вассального государства Российской империи, Алим-хан руководил внутренними делами своего государства как абсолютный монарх.

В январе 1893 г., когда Мир-Алиму исполнилось тринадцать лет, он вместе с отцом прибыл в Санкт-Петербург, где был определен на обучение в элитное императорское высшее военно-учебное заведение - Николаевский кадетский корпус.

Император Александр III утвердил Мир-Алима наследником престола и лично определил программу его обучения, обещав Адуллахад-хану, что сын получит воспитание в соответствии с нормами ислама. Мир-Алим обучался в Петербурге до лета 1896 г. под присмотром Осман-бека караул-беги и персонального воспитателя полковника Демина.

В 1896 году он вернулся, получив в России подтверждение статуса наследного принца Бухары.

Через два года он занял должность губернатора Насефа, пробыв в ней двенадцать лет. Следующие два года он управлял северной провинцией Кармина, до смерти своего отца в 1910 году. В 1910 году император Николай II даровал хану титул Высочество. В 1911 году был произведён в Свиты Его Императорского Величества генерал-майоры.

Трон отца Сайид Алим-хан занял 4 декабря 1910 г. Уже на следующий год после вступления на престол Алим-хан получил от императора Николая II чин генерал-майора царской армии и придворное звание флигель-адъютанта, а в конце 1915 г. был повышен до генерал-лейтенанта и генерал-адъютанта. В сентябре 1916 г. был награжден одной из высших российских наград - орденом Александра Невского. Владел собственностью в России: дачи-дворцы в Крыму, Кисловодске, Железноводске, дома в Санкт-Петербурге. 11 марта 1913 г. в МИДе России, а 14 июня 1914 г. на заседание Госдумы России поднимался вопрос реформы административного устройства Бухарского ханства и присоединении его к России. Однако Николай II отверг эти предложения.

Начало правления было многообещающим: он объявил, что не принимает подарков, и категорически запретил чиновникам и должностным лицам брать взятки от народа и использовать налоги в личных целях. Однако со временем ситуация изменилась. В результате интриг сторонники реформ проиграли и были высланы в Москву и Казань , и Алим-хан продолжил правление в традиционном стиле, укрепляя династию.

В числе известных людей, бывших в окружении эмира до весны 1917 года, был один из первых узбекских генералов царской армии России Мир Хайдар Мирбадалев.

На деньги Эмира Бухарского в Санкт-Петербурге были выстроены Санкт-Петербургская соборная мечеть и Дом Эмира бухарского.

Каменноостровский проспект, дом 44б известен как Дом эмира Бухарского

Построен в 1913 году по проекту С. С. Кричинского для эмира Бухары Сеид-Мир-Алим-хана. Состоит из фасадного корпуса, двух дворовых и связывающих их боковых флигелей. Фасад облицован естественным камнем. Со стороны проспекта облицован желтовато-белым шишимским мрамором, добывавшимся под Златоустом.

Дом эмира Бухарского (двор)

До середины марта 1917 в этом доме размещался 1-й пулемётный запасной полк Петроградского гарнизона, активно участвовавший в Февральской революции. С. С. Кричинский жил в кв. 4 этого дома в 1917—1923.

Архитектор дома Степан Кричинский

30 декабря 1915 года Алим-хан произведён в генерал-лейтенанты по Терскому казачьему войску и назначен генерал-адъютантом.

Захват власти в России большевиками в 1917 г. позволил Алим-хану заявить о полном суверенитете и аннулировать договор 1873 г. о протекторате России. 23 марта 1918 г. Алим-хан подписал мирный договор с РСФСР. Однако, сознавая военную угрозу большевиков, стал интенсивно укреплять бухарскую армию. Для этого были привлечены российские и турецкие офицеры, имевшие боевой опыт. Из турецких и афганских «добровольцев» сформированы пехотный и кавалерийский полки. Алим-хан произвел две военные мобилизации, санкционировал производство холодного оружия и патронов. К августу 1920 г. армия эмирата насчитывала до 60 тысяч бойцов, в т. ч. 15 тысяч пехоты, 35 тысяч конницы, 55 орудий, несколько десятков пулеметов. Тем не менее в результате бухарской «революции», обеспеченной вторжением в пределы Эмирата советских войск Туркфронта под командованием Фрунзе, армия эмира была разгромлена. 2 сентября 1920 г. части Красной Армии РСФСР заняли Бухару и Сайид Алим-хан был свергнут с престола. На территории Бухары была провозглашены Бухарская Народная Советская Республика (1920-1924).

С сентября 1920 г. по февраль 1921 г. Алим-хан находился на территории Восточной Бухары, пытаясь организовать контрнаступление против Советов. Сайиду Алим-хану удалось собрать значительные военные силы в районах Куляба, Гиссара и Душанбе. В середине ноября 1920 г. его войска выдвинулись на запад и заняли Байсун, Дербенд и Шерабад. К концу 1920 началу 1921 гг. численность военных сил Сайида Алим-хана достигла 10 тысяч человек. К армии Алим-хана присоединились отряды Ибрагим-бека, базировавшиеся в районе Локая.

На основе соглашения Бухарской Республики и РСФСР против Алим-хана была организована специальная Гиссарская военная экспедиция, в результате которой его силы были разбиты и он вынужден был бежать в Афганистан.

Сначала Алим-хан остановился в Ханабаде, а в мае 1921 г. прибыл в Кабул. Эмир Афганистана, имевший договор с РСФСР, определил Алим-хану статус почетного пленника с ежегодным выделением средств на его содержание.

В эмиграции торговал каракулем, поддерживал басмачество, к старости почти ослеп, его банковские счета были заблокированы по настоянию властей СССР.

Награждён орденами Святого Александра Невского и Святого Владимира (на приведённой цветной фотографии на халате эмира отчётливо видна звезда этого ордена с девизом «Польза, честь и слава»).

Сейид Алим-хан, 1911, цветная фотография С. М. Прокудина-Горского

Многочисленное потомство (около 300 человек) разбросано по всему миру: они проживают в США, Турции, Германии, Афганистане и других государствах.

Три его сына остались на советской территории. Двое из них Султанмурад и Рахим позднее были убиты, а третий Шахмурад в 1929 г. публично отрекся от своего отца, принял фамилию Олимов . Служил в Красной Армии , участвовал в Великой Отечественной войне (на которой потерял ногу), в 1960-х преподавал в Военной академии .

Похожие статьи